Три месяца, две недели и один день

Мне кажется, я ступаю на рыхлую почву, в твёрдости которой совершенно не уверен, и что даже такая малость чрезвычайно опасна. Разум буквально вопит остановиться и не делать глупостей, но я начисто игнорирую этот крик. Женская рука скользит по моей груди поверх рубашки, тело прижато к моему настолько тесно, насколько позволяет объёмный живот, а нежные губы ощущаются и пахнут так знакомо и так правильно. В голове не остаётся буквально ничего, кроме радости от осознания всего происходящего. Именно так я и люблю эту женщину. Так, что даже от небольшого поощрения, от едва приоткрывшейся двери мне уже сносит крышу, как какому-то мальчишке, впервые увидевшему женскую грудь. Кстати, о ней. Случайно задевая её, я тут же замечаю очевидное, то, как, изменившись, она стала больше, чем я помню, и это в некотором роде срабатывает, как холодный душ, хотя и не до конца. Когда тёплая ладонь, проникнув за пояс моих штанов, касается меня так, как я люблю, я уже дышу настолько тяжело, будто только что пробежал марафон, и дрожу, словно человек, страдающий конвульсиями.

— Постой… — против желания вырывается из моего горла задыхающийся то ли шёпот, то ли стон. Моя левая рука инстинктивно дотрагивается до шеи Лив, в которую отдаётся биение сердца, но я и сам не знаю, чего хочу. Чтобы она действительно остановилась или всё-таки чтобы продолжила? Чем вызван мой жест? Намерением лишь глубоко вдохнуть или же плавно перейти к словам о том, что я вовсе не хочу ничего из этого, и что она понимает всё неправильно? Но это будет полнейшей ложью и чепухой, ведь в её руках в прямом смысле доказательство обратного.

— Ты не хочешь?

— Хочу.

И, наверное, это ужасно. То, какое количество отчаяния и накопившейся жажды, нуждающейся в утолении, которое способна дать мне только одна единственная женщина на свете, буквально сочится из этих всего лишь четырёх букв. Но едва её рука совершает первое движение, как я без всякого преувеличения тут же начинаю чувствовать себя живым впервые за очень и очень долгий срок.

Глава двадцать четвёртая

Говорят, что глаза устают больше всего. Открываясь рано утром, когда мы позволяем отдыхать им только ночью, в остальное время суток ведя активный образ жизни и, разумеется, пребывая в сознании, они, возможно, больше всего из всех человеческих органов подвержены утомляемости. Но сейчас мой вполне отдохнувший взор, не испытывая ни капли желания закрыться, просто перемещается вверх-вниз по стене, следуя за движениями валика, покрытого фиолетовой краской и тем самым делающего оформление пространства, которое раньше было целиком и полностью синим, частично двухцветным. Это лишь первый слой, и на две стены из четырёх, чьё цветовое решение я задумал изменить, мне предстоит нанести и второй. Тем не менее, осознание того, что позади лишь половина работы, не мешает мне гордиться тем, как я справляюсь, учитывая, что в последний раз нечто подобное мне доводилось делать ещё в юности, когда у меня возникло желание сменить стиль своей комнаты в родительском доме. Тогда я бы даже не сдвинулся с места и не знал, с чего начать, без помощи отца, который и обучил меня первичным азам и многим премудростям вроде того, как правильно использовать малярную ленту для создания ровной границы между двумя цветами. Снимая клейкую полосу, я с радостью обнаруживаю отсутствие потёков и неровностей между фиолетовым верхом и синим низом, а также тот факт, что белизна потолка и потолочного плинтуса осталась незатронутой и не омрачённой никакими чужеродными ей каплями. Можно с полной уверенностью заявить, что моё утро определённо прошло не зря. Время ещё только девять, а позади уже осталась работа, которую я подумывал завершить разве что к обеду. Наверное, эмоциональный подъём творит чудеса, заставляя не только просыпаться чуть ли не с первыми признаками рассвета, но и в кратчайшие сроки делать то, что, как тебе казалось, ты уже вполне мог позабыть. Но мои руки помнят, и я временно убираю валик в пакет, чтобы ничего не запачкать краской, хоть комната и пустует. Краем правого глаза я улавливаю движение в дверном проёме, и это совпадает со словами, которые я не слышал буквально с прошлой жизни:

— Доброе утро, — моё тело тут же поспешно и торопливо, разгибаясь, выпрямляется, и с некоторым внутренним ступором, сопровождающим данное действие, я убеждаюсь, что ни слух, ни зрение меня не подвели. В нескольких шагах от меня стоит Оливия, не похоже, что уже стряхнувшая с себя остатки сна, но от этого только ещё более милая и приятная взгляду со своими волосами, перехваченными резинкой. На Оливии всё ещё ночной комплект из шорт и туники, но поверх наброшен халат, пояс которого просто свисает по бокам. Вот почему я не эти волосы и не одежда? Тогда мне бы даже не приходилось тратить время на ненужные расспросы, и можно было бы просто касаться, касаться, касаться.

— Доброе утро.

— Ты рано встал.

— Да, мне не спалось. А ты..?