Три месяца, две недели и один день

Только я договариваю последнюю букву слова, как через полупрозрачные занавески комнату снова озаряет очередная вспышка, и молния ярким светом проникает в каждый тёмный угол. Сразу же следом за ней бушующая стихия за окном сопровождается громом, от которого небо того и гляди буквально развернется и разломится на две или большее количество частей. В последние недели погода далеко не всегда радовала теплотой. Снаружи, случалось, выпадали осадки, но ещё никогда до этой ночи они не сочетались с грозовыми и электрическими явлениями, и ситуация не доходила до того, что быстрое наступление спокойного и крепкого сна становилось фактически невыполнимой задачей. А ведь нам нужно рано вставать. И, наверное, будет чудом, если, проснувшись поутру, мы не обнаружим отсутствие света во всём районе из-за не выдержавшего ураганных порывов ветра какого-нибудь дерева, вырванного чуть ли не с корнем и рухнувшего прямо на близлежащие провода, на восстановление которых уйдёт никак не меньше нескольких часов.

— Можешь сказать мне что-нибудь, что первым придёт в голову?

— Буквально что угодно?

— Да. Неважно, что, просто говори.

— Я подумываю купить бордюр для обоев, — понимая её желание отвлечься от хаоса за окном хоть как-то, произношу я без обдумывания. Но, может быть, это не то, чего она на самом деле хочет, вовсе не нуждаясь в таких подробностях даже ради смены мыслей в голове. — Знаешь, узенькую полоску с каким-нибудь узором или рисунком. Может быть, с мишками. У нас, правда, краска, но вряд ли есть принципиальная разница. Хочу отделить один цвет от другого.

— Так ты закончил с покраской?

— Да, — я нанёс второй слой вскоре после того, как высох первый, потому что завтра с посещением врача и отъездом на игры мне точно будет не до того. Если относительно своего графика в ближайшие дни мне в целом всё предельно понятно, то похвастаться ясностью и в остальном я определённо никак не могу. — Осталось лишь купить мебель, — переместившись по зашуршавшей простыни, которой я застелил диван, моё тело придвигается к Лив, лежащей на правом боку. Не медля ни секунды, моя ладонь в нежном и дрожащем от любви импульсе дотрагивается до её живота. — Хочешь, я замолчу?

— Нет, — она поднимает свой взгляд на меня, настороженный, но тёплый, уютный, улыбающийся и открытый в своей уязвимости. Я улавливаю одновременно робкое и волевое прикосновение к низу своей майки под одним на двоих одеялом. — Нет, ты не обязан. Я уважаю твоё желание говорить о том, что для тебя важно.

В этом признании есть место колеблющемуся тону и нервно звучащим сомнениям, но не агрессии, нацеленной на самозащиту и оборону, что так отлично от всего, что я знаю и соответственно, быть может, могу использовать эту перемену в свою пользу, и всё-таки мне не хочется вести сейчас сильно сложные разговоры. На ночь глядя и с этой грозой, которая и так достаточно стрессовое явление, чтобы решать ещё и важные вопросы при всём этом мельтешении и словно повторяющихся сериях взрывов, когда ребёнок вообще только-только затих и наконец смог успокоиться.

— А ты всё ещё так непременно и оставляешь одну ногу снаружи одеяла, да? — её левая нижняя конечность, согнутая в колене, лежит обнажённая поверх ткани. Притяжение побуждает меня провести рукой по гладкой и шелковистой коже, чуть сжав бедро, и всё это… В этой близости скорее душевной, чем физической, несмотря на некий присутствующий здесь и сейчас интимный аспект, мы будто заново узнаём друг друга. С прикосновениями кожа к коже, на самом деле, как я чувствую, гораздо большими, чем просто этот визуально будничный контакт. Тт неё ко мне ещё при первой встрече словно протянулась невидимая нить, достигшая моего сердца так стремительно, будто это было предопределено свыше задолго до нашего рождения, и связавшая нас навеки даже с этой унылой и мучительной недоверчивостью.

— Ты не забыл? — сбивчиво вдохнув, в целом с застрявшим где-то в горле дыханием спрашивает Оливия, что заставляет меня взаимно также судорожно растеряться, но это быстро проходит. Ненадолго утраченный контроль над речью и способностью выстраивать предложения позволяет мне собрать в одно целое обуревающие рассудок мысли:

— Когда я впервые узнал об этой твоей привычке, ты чуть ли не ушла к себе домой. Ты подумала, что я смеюсь над тобой. А я почувствовал себя так, будто меня ударили, потому что мне не хотелось думать даже о том, чтобы остаться одному. Ещё ужаснее была мысль, что мы ляжем каждый в свою кровать в разных частях города, прежде поругавшись, но не помирившись, — как на духу, говорю ей я, думая, что, может, сейчас она тоже вспоминает тот вечер и мои слова, когда я и так сказал, что одинаково не хочу засыпать ни без неё, ни в состоянии ссоры, но Лив… В ответ нет ни слова. Я же в принципе привык и ничего уже не жду. Ну, по крайней мере, стараюсь. — Ладно, давай всё-таки попробуем заснуть. Завтра ведь трудный день.