Три минуты до судного дня

Почти девять месяцев я лежал в постели совершенно без сил. Я не мог самостоятельно подняться, даже чтобы сходить в туалет, и жил в состоянии полусна. Глядя в окно, я видел, как дочка играет на заднем дворе, но не мог ни поднять голову, ни улыбнуться, пытаясь насладиться этими моментами. Депрессия, скажу я вам, ужасная штука, она атакует твой разум и не отпускает тебя. Когда ты в депрессии, ты рыдаешь из-за любой мелочи. Люди не понимают, что тебя мучит психологическая боль, такая сильная, что ты только и мечтаешь убить себя, чтобы положить ей конец. В моем случае все было именно так плохо.

Физические проблемы я хотя бы предвидел, но депрессия застала меня врасплох. Я не понимал, что брожу по лабиринту, пока не зашел так далеко, что уже не мог найти выход. Из-за путаной системы страхования я наблюдался у нескольких психотерапевтов — одни были хорошими, другие ужасными. Страховка редко покрывает расходы на высококвалифицированную психологическую помощь, если покрывает их вообще. А я оказался и вовсе в безвыходном положении, поскольку не мог говорить о работе, которая завела меня в этот тупик, пока ФБР не найдет психиатра с допуском к совершенно секретной информации особой важности.

Одни психотерапевты соглашались с Хуаном и предполагали, что я страдаю от посттравматического стрессового расстройства. Другие говорили, что вирусы способствуют развитию депрессии, а третьи и вовсе утверждали, что я слишком много времени провел с Родом Рамси. Один начитанный доктор все пятьдесят пять минут нашей встречи убеждал меня, что я столкнулся с проблемой «белого кита»: я был в его глазах капитаном Ахабом, а Род — Моби Диком. «Ахаб мог развернуть корабль, — настаивал терапевт. — Почему он его не развернул? Почему вы не сделали то же самое?» Я понятия не имел. Даже в разгар болезни я понимал, что вся эта теория о белом ките была шаткой интеллектуальной гипотезой, предложенной человеком, который ни разу в жизни не проходил через то, с чем я пытался справиться. Кит был тем, во что его превратил в своем воображении Ахаб: его мучителем, его одержимостью, воплощением зла. Но Род Рамси, черт возьми, был реален, и моим долгом было найти его и привлечь к ответственности, сколько бы преград мне ни поставило начальство.

Было и объяснение ФБР: многие агенты страдают от депрессии, но держат это в секрете, чтобы не поставить под удар желанную пенсию после двадцати пяти лет работы. В итоге они обращаются к алкоголю и другим порокам. Что ж, хотя бы этого я пока сумел избежать.

Сам я решил, что истощен морально и духовно. Я потерял веру во многое и был вынужден столкнуться с тем, чего никак не предвидел. Другие отделения то и дело нарушали мои планы. ВРО и штаб-квартира ФБР проявляли неуступчивость, а затем и скептицизм. Мы часами готовились к допросам, чтобы все прошло гладко. Я все время боялся, что Рамси скроется. Меня пугали подозрения, что у Рода есть и другие секреты, что были другие сообщники и что у Советов есть все, чтобы развязать и выиграть войну. Я вынужден был снова и снова лгать Рамси и его матери, чтобы они не обратились к адвокату, и мне постоянно приходилось выдумывать новые способы вытянуть из Рода еще один секрет, который спрятан у него в рукаве.

Все это тяжким грузом легло на мою психику.

Возможно, свою роль сыграл и экзистенциальный ужас. С 1947 года высоколобые сотрудники «Бюллетеня ученых-атомщиков» переводят стрелки так называемых Часов Судного дня: минутная стрелка то приближается, то удаляется от полуночи — того момента, когда случится глобальная катастрофа. Почти два года я был одним из крайне узкого круга людей, которые понимали, как на самом деле близка эта «полночь». Все, что я делал — изматывающая подготовка, бесконечные марафоны допросов и упрямое нежелание мириться с отказами, — отчасти подстегивалось страхом, что Америке (а может, и всему миру) осталось недолго. Род Рамси дал отчаянным людям все средства для начала апокалиптической войны. Он предоставил выбор им, а не нам.

Я знал немало агентов, которые ни разу не испытывали потребности оглянуться на законченное дело. Я и сам был таким. Но это дело обычным не назвать, как и Рода трудно считать ординарным преступником. Так или иначе, он оставался со мной все долгие дни тех девяти месяцев, которые я провел в кровати, гадая, выздоровею ли я когда-нибудь. Честно говоря, бывали моменты, когда я думал, что прежним мне уже не стать. Да и как тут станешь?