Три напрасных года

— Уймите ваших болельщиков, иначе я сниму команду с соревнований.

Замполит с площадки выскочил и толкнул командира ПСКа-68 в грудь.

— Иди, проспись.

Герасименко сел в пыль и возмутился:

— Ты это что, сынок, ручонки распускаешь?

Переверзев вернулся на площадку и перекинулся взглядами с Михайловым. Когда Николай Николаевич ринулся за сатисфакцией, по команде каплея два дюжих моряка завернули ему руки за спину. Он хрипел, едва не касаясь носом колен, матерился, но двигался в определённом направлении. Через пару-тройку минут ворота флотской части за ним захлопнулись.

Игра продолжилась, но….

На балкон двухэтажки, соседствующей с забором части, вышел Николай Николаевич Герасименко, с ружьём в руках. Это был его дом, его квартира, его балкон и даже его ружьё, заряженное, наверное, его патронами.

— Эй, старлей, будь ласка, отойди в сторонку, чтобы я других не зацепил.

Визг и паника среди гражданских лиц. Отдать надо должное — моряки мужественно сдержали угрозу.

— Играем, играем, — уговаривал судья. — Он не посмеет.

— Эй, Михайлов, — вещал с балкона Герасименко, — второй патрон для тебя.

Мы играли, поглядывая на соседний дом. Вот рядом с командиром ПСКа-68 появился мичман Мазурин. Ружьё с глаз пропало — сундуки обнялись.

— Эй, Михайлов, заходи, выпьем, а этого салабона с площадки гони — всё равно проиграет.

Балкон опустел. В волейбол мы проиграли. Канат не перетянули. Впрочем, в этой интеллектуальной забаве моряков я не участвовал. Притопали с волейбола и увидели картину достойную пера Рембрандта — дежурный по рейду, сидя на сходне, травит в воду лишнюю пищу.

— Чего-то съел, — предположил Витя Иванов.

Но глазки выдали боцманёнка с 68-го — нет, что-то выпил.

Переверзев сорвал с него повязку:

— Где вахтенный? Кто обеспечивает?

Натянул повязку на мою руку:

— Разобраться, доложить.

Вахтенный матрос спал, уставший, на спардеке. Обеспечивал Мазурин, ныне выполнявший особую миссию по умиротворению мичмана Герасименко. Так что….

— Заступайте в наряд, — приказал замполит. — Поставьте вахтенного.

В наряд заступил, а вахтенного…. День Флота — люди настроились. После всех соревнований танцы — девчонок понабежало, из ДК ВИА притащился. Ну, праздник — чего говорить? Сижу на трапе один с двумя повязками, а на плацу у флотских музыка…. Отсюда слышу, как шуршат девичьи юбки…. Зримо вижу, как извиваются грациозные фигурки в потных ладонях моряков…. Эхма!

Гераська плетётся. Где Мазурин? Должно, пал жертвой зелёного змия, разоружая приятеля.

— Бдишь, салабон?

Вот такие наши отношения с мичманом Герасименко.

Нырнул в свою каюту, вынырнул с реактивными ракетами. Сигнальными, конечно. Вечерело. Салют будет, и сундук готовился. Сел неподалёку, косится:

— Тебе не дам, и не проси. Романов, подь сюды. На. За шнур дёрнешь — полетит. Да в харю не цель. Стой, на ещё. А тебе не дам….

Матрос Романов, молоденький кок с 68-го, прибежал с танцев чаёк поставить.

Переверзев идёт по оголовку. Герасименко столкнул меня с трапа:

— Ещё один салабон. Иди, приветствуй.

Замполит:

— О вашем недостойном поведении будет доложено комбригу. Сделаю всё, чтобы вас списали по служебному несоответствию.

Герасименко:

— Эк, куда хватил! Лямку на штанах не порвёшь?

— Вы как разговариваете со старшим по званию? Как стоите перед офицером. Смирно!

— А я не на службе.

— Так нечего делать на катерах в таком виде. Марш отсюда! Вахта, удалите посторонних.

А у меня настроя нет, с пьяным сундуком артачиться. Однако, придвинулся к месту событий.

— Кто посторонний? Кто посторонний? Мичман Герасименко стал посторонним? Да ты, салабон, с мамкой в баню ходил, когда я штурвал в руки взял.

— Вахта! — брызжет слюной замполит. — Вон его!

Подхожу ближе:

— Николай Николаевич, не пора ли баиньки?

— Руки прочь, салабон!

В этот миг с берега дали залп осветительных ракет. Фейерверк! Раздались крики «Ура!», свисты ребят, визги девчат. Празднику завершение. У нас тоже. Романов, поварёшка необученный, пустил реактивную ракету в наши вымпелы расцвечивания. Вспыхнули заморские флажки. Я на катер — снимать, тушить. Дал пинка коку и отобрал оставшиеся ракеты. Вернулся на бак. С берега палят и палят ракетами — всё небо в красках. А на пирсе вцепились друг другу в глотки наши командиры. Хрипят, матерятся. Ну, ясное дело — ненавидят друг друга и говорят об этом вслух. Думаю, придушат один другого, или в воду шмякнутся оба и утонут — много ли потеряет Родина-мать?

— Ко мне вахта! — орёт замполит.

Щас! Меня только не хватало в вашей нанайской борьбе. Сел на сходню, расшнуровал ботинок, верчу ступню в руках.

— Ногу подвернул, товарищ старший лейтенант, ходыть не можу.

От хохлов нахватался словам и хитрости.

— Ссышь? Ссышь? — ликует сундук и теснит офицера к кромке пирса.

В какой-то момент старлей оставил горло противника, замахал руками, сохраняя равновесие над водой. На том и расстались. Герасименко поднялся на катер в свою каюту. Замполит учесал на берег.