Три недели покоя

— Давай помогу наряды развесить, — вызвалась Александра. — И всё? — увидев пять Лизиных платьев. — Всё и наряды?.. Вот так наряды — смех! А приданое где?

— Приданое, — Лиза запнулась, ища выход, ненавидя эту толстую, с пуговичным носиком. — Приданое в Нижнем. Ведь мы в Нижний после свадьбы вернёмся.

— А-а, — поверила Александра. — А подвенечное?

— Подвенечное…

Господи боже мой! У неё нет подвенечного. В чём она будет венчаться? Пётр Афанасьевич сказал — не надо ни о чём беспокоиться, и Татьяна Карловна сказала: «Пётр Афанасьевич всё берет на себя. Доверься. Он старше. Он» О! Как трудно, как трудно жить! Где Пётр Афанасьевич? Почему он бросил меня с этой толстой и злой? Зачем он привёз меня сюда, в эту противную Уфу? Ах, скорее бы свадьба!

— Подвенечное после пришлют, — через силу промолвила Лиза.

— Как ты его приворожила-то? — любопытствовала Александра. — Околдовала ты его, богача да красавца, чай, за ним со всего Нижнего невесты гонялись! А как вы на пароходе-то ехали, как чужие или как, а?

— Пока мы невенчанные, он даже Лизой меня не смеет назвать, — вскинув голову, надменно ответила Лиза.

Но мужество изменило ей, лицо удлинилось, рот жалко сложился, сейчас польются слёзы.

— Александра! — позвал голос матери.

Александра ушла. К счастью, ушла. А Лиза опустилась на пышную постель с пуховой периной и горой подушек. Сплела пальцы. «Не буду плакать. Ни за что. Слышите, вы, ни за что! Завидуйте мне. Я красивая.

Скоро буду богатой. У меня всё будет, что захочу. Завидуйте мне. Завидуйте мне!»

Она прикусила губу, чтобы не заплакать. Перед глазами встала молодая женщина в белой кофточке, как её увидала на пристани, когда подплывал пароход. Лизе врезалось в память выражение лица её, удивительное выражение не таящейся огромной любви.

10

Марии Александровне не понравилась Уфа, душная и пыльная, несмотря на сады, с душными и пыльными, немощёными улицами. Не понравилась квартира Крупских — крошечные комнатки в мезонине; из столовой и спальни (если можно назвать столовой и спальней тесные клетушки, разделённые аркой) вид на крышу, пышущую жаром и разогретой краской. Лестница такая узкая, что приведись чуть потолще человеку подниматься, застрянет на второй же ступеньке — ни взад ни вперёд. А крутизна! Марию Александровну утомляла эта крутая, извилистая, узкая лестница — годики-то немолодые всё же. На пароходе отдохнула, а здесь, хотя с заботой и лаской встречена Надей и Елизаветой Васильевной, как-то не могла и не могла приспособиться. И уголка своего нет в этих комнатушках-коробочках, а она привыкла, чтобы был свой уголок, быстро устала в чужом месте и на второй день начала собираться домой. Задача у Марии Александровны была: добиться для сына перед отъездом за границу свидания с женой. Власти не давали Владимиру Ильичу разрешения на поездку в Уфу. Мария Александровна ездила в Петербург выхлопатывать сыну и себе разрешение. Себе — потому что Владимира Ильича одного в Уфу не пускали.

— Спасибо, Мария Александровна, — сказала Надя.

Другая свекровь, может, осталась бы недовольна, что мало выражено благодарности. «Спасибо». И всё. «Спасибо» — а чего стоило Марии Александровне добиться, сколько выдержки и такта в разговорах с чиновниками! Но Мария Александровна понимала свою стеснительную невестку, боящуюся пуще всего громких слов. Не вышло у них и откровенного, по душам разговора. Ждали встречи, мечтали! Надежда Константиновна после напишет Маняше: «Когда я получила письмо от Володи, что вместе с ним приедут Мария Александровна и Анюта, я очень обрадовалась и всё думала, как поговорю с Анютой и о том, и о другом. Хотелось поговорить о многом. Но когда они приехали, я чего-то совсем растерялась и растеряла все мысли».

Мария Александровна видела, понимала, что растерялась, растеряла все мысли их милая Надя. Слишком, может быть, скромная, если можно скромной быть слишком.

— Идите, иди, Надя, показывай Владимиру Ильичу Уфу, — гнала Елизавета Васильевна, догадываясь, как надо дочери побыть с Владимиром Ильичем вдвоём, как мало им времени, с каждым днём меньше. — Идите, идите. — Она легонько подталкивала Владимира Ильича к двери.

Анна Ильинична тоже ушла. Сказала, что хочет одна посмотреть город.

— Поброжу пешком по Уфе. Новый город только пешком и узнаешь, и в одиночку надо, чтобы, не отвлекаясь, глядеть.

Две матери остались одни. Елизавета Васильевна взяла было папиросы, но отложила, неуверенная, как посмотрит Мария Александровна на её курение, хорошо ли. «Не буду, пожалуй». Они знали друг друга, но редко, едва ли не впервые оставались вдвоём. Елизавета Васильевна позвала гостью вниз, посидеть в саду возле их диковинной берёзы: растёт в два ствола. Как две сестрицы-близняшки, почти от самого корня пускают ветви стволы, да такие ветви раскидистые, всегда с какой-то стороны прохладная тень от их двустволой берёзы, солнце не пробьётся сквозь густую листву.

— Посидим, отдохнём.

Мария Александровна поблагодарила, но отказалась. Узкая в три колена из двадцати пяти ступенек лестница была ей трудна.