Три недели покоя

Он ещё поправил галстук, повертел шеей в тугом воротничке. И другим тоном, хозяйским и будничным:

— Что за книжка?

Лиза схватила Добролюбова, спрятала за спину.

— Читаю.

— Читайте на доброе здоровье, развлекайтесь. Хозяйство вам не вести, наймём экономку. Татьяну Карловну вашу управлять домом поставим, лакеев да горничных нагоним, кучер будет, карета, ложу в театре на зиму снимем, шейку вашу бриллиантами и жемчугами увешаем, я из вас королеву сделаю, пусть глядят Что за книжка?

— Вам безразлично.

Он нахмурил лоб, глаза упрятались в щёлки, стали крохотными, как у ежа. Он сделал к ней шаг.

— Как это так — безразлично? Показывайте.

Нет, — сказала она, пятясь от него.

Ей было страшно. Грудь ломило, бешено стучало в висках. Но что-то поднималось внутри, споря со страхом. «Стучи в барабан и не бойся».

— Знайте, у меня есть свои интересы, — сказала она, всё пятясь от него.

— Что-о? — удивился он, и Лиза видела: от души, натурально. — Свои интересы? Интерес ваш один, чтобы мужу нравиться больше. В том всего существования вашего смысл. Вы-то должны понимать, что полюбил я вас. Да что-то радости в лице у вас не вижу. А? Что у вас на душе? А? Ну ладно, пока отдыхайте. Вечерком прогуляемся. Три денёчка девичьей вашей жизни осталось, ди-ка-рочка.

Он повёл по ней взглядом — какая-то тревога была в его неспокойно бегающем взгляде — и оставил её, не с маху притворив за собой дверь.

Она легла на кровать, уткнулась в подушку, подтянула ноги к подбородку и долго-долго лежала в этой неудобной позе, не двигаясь. Лицо её, казалось, ещё похудело, когда она поднялась. Ещё темнее синели подглазья, небесно-голубые глаза глядели тускло, всё в ней увяло и сникло, и не похожа была она сейчас на картинку из журнала мод или фарфоровую куколку.

Проводив Владимира Ильича, Надежда Константиновна возвращалась домой. Долго шла пешком с вокзала, одна. За пять минут до отхода поезда приехал Цюрупа. Проводили, а домой она пошла одна. Надо было сейчас остаться одной! Как ни основательны были доводы разума, что дело требует, что Владимир Ильич рвётся к делу, что чем скорее попадёт за границу, тем лучше для «Искры», для партии, для него самого, тем безопаснее, что не вечность же остаётся жить ей в Уфе, — как ни убедительны были все эти доводы, сердце говорило другое. И стыдливой, безумно застенчивой, сдержанной Надежде Константиновне не хотелось, чтобы люди, даже Ольга Ивановна Чачина, с которой она так дружила, даже Инна Кадомцева или близкий товарищ Цюрупа, видели душевное её состояние. Походит по улицам до полной усталости, перегорит, поутихнет на сердце тоска, тогда вернётся домой. Наверное, мама раскладывает пасьянс, хитря сама с собой, стараясь, чтобы карты легли удачно, предсказывая счастливый путь и исполнение желаний. А завтра вечером кружок у Ивана Якутова. И Юлдашбай будет. Юлдашбай с каждым днём вырастал в её глазах. Как страстно и умно он прочитал «Коммунистический Манифест»! Способный парень.

Надежда Константиновна улыбнулась, вспомнив, как они пришли с Якутовым на вокзал, прибежали из мастерских, вырвались на полчасика, в рабочих засаленных куртках, издали, не приближаясь к вагону, поглядеть на Владимира Ильича. Надежда Константиновна стояла с ним у подножки, заметила их в толпе, легонько подтолкнула Владимира Ильича: «Смотри-ка!» И он заметил. Глазами переговорились. «До свидания, товарищи!» — «До свидания, Владимир Ильич, никогда не забудем!» Он оставил после себя разбуженную мысль, желание действовать, программу деятельности, мечту — всех здесь расшевелил, всколыхнул.

Надежда Константиновна медленно шла, перебирая разные подробности, как он был здесь, в Уфе, две с лишним недели.

Вечер плотнее окутывал город. На Центральной улице фонарщики зажгли фонари. Засветилась в небе неяркая сине-зелёная звёздочка, тихо мерцала. Громадное облако встало на западе лиловой горой. Туда, за эту лиловую гору, уходит поезд, уезжает Владимир Ильич.

Она подошла к дому, когда совсем уже стемнело, и остановилась на минуту у калитки, чтобы передохнуть, окончательно взять себя в руки и, поднявшись по лестнице, отсчитав двадцать пять крутых ступенек, бодро сказать маме: «Мама, чайку, может, нам выпить с тобой?»

И потом рассказать всё подробно, как были на вокзале, о чём говорили, какой был Владимир Ильич, как тронулся поезд и он кричал с подножки «До свидания!», а она шла за вагоном, всё ускоряя шаг, скорее, скорее, почти бегом и наконец отстала.

— Надежда Константиновна! — окликнули из темноты.

От неожиданности она не сразу узнала Лизу.

— Где Владимир Ильич? — спросила Лиза.

— Уехал.

— Как! — воскликнула Лиза. — Уехал! Как — уехал? Как же теперь быть? — потерянно бормотала она.

Надежда Константиновна промолчала и медленно пошла к дому. Лиза следовала за ней.

— Мне непременно надо было его увидать, непременно! — слышала Надежда Константиновна. — Не могу забыть, что он прошлый раз говорил. Думаю, думаю И Добролюбов добавился. Совсем я заплуталась, хотела спросить, заплуталась я.