Три новеллы

– В смысле изнутри. Изнутри тебе больно?

– Теперь все меньше и меньше. Хорошая это вещь – забывать всякие вещи. Заодно забываешь и такие, от которых больно.

– А что при этом чувствуешь?

– Как будто вечно роешься в карманах. Сначала из них пропадают разные мелочи, потом вещи покрупнее. Начиная с ключей, заканчивая людьми.

– Тебе страшно?

– Немножко. А тебе?

– Немножко, – признается мальчик.

Дед усмехается:

– Зато медведи держатся подальше.

Щека Ноя прижата к дедовой ключице.

– А когда забываешь человека, ты забываешь, что ты его забыл?

– Нет, что забыл, иной раз помню. Такое забывание хуже всего. Это как оказаться внутри циклона. Заставляешь себя вспоминать изо всех сил, так что вся площадь ходит ходуном.

– Ты поэтому такой усталый?

– Да, иногда ты как будто заснул засветло на диване, и вдруг проснулся, когда уже темно, и не сразу соображаешь, где ты. Я на какие-то мгновения попадаю в космос, а потом приходится моргать, и тереть глаза, и заставлять мозг проделать несколько дополнительных шагов, чтобы вспомнить, кто я и где я. Чтобы вернуться домой. Дорога с каждым утром становится все длиннее и длиннее – дорога из космоса домой. Я иду под парусом, Нойной, по огромному и неподвижному океану.

– Вот же засада, – огорчается мальчик.

– Да. Самая-самая-самая что ни на есть засада. Почему-то считается, что первыми исчезают место и направление. Сперва забываешь, куда идешь, потом – где ты был, а потом – где ты есть… или… или в обратном порядке… я… мой врач как-то так говорил. Я пошел к врачу, и он что-то сказал в том смысле, или это я сказал. Я сказал: «Доктор, я…»

Он стучит по вискам, все сильнее и сильнее. Площадь приходит в движение.

– Это ничего, – шепнул мальчик.

– Прости, Нойной.

Мальчик гладит его по руке, пожимает плечами:

– Все хорошо. Я тебе, деда, дам воздушный шарик. Возьмешь его в космос.

– Шарик мне не поможет, я все равно исчезну, Нойной, – вздыхает дед.

– Знаю. Но ты его все-таки получишь на именины. В подарок.

– По-моему, это ни к чему, – улыбается дед.

Мальчик кивает.

– Если будешь держать его в руке, то вспомнишь, что перед тем, как ты отправился в космос, кто-то вручил тебе шарик. Самый никчемушный из подарков, ведь воздушный шар в космосе вообще НИ ДЛЯ ЧЕГО не нужен. И тогда ты засмеешься.

Дед, закрыв глаза, дышит мальчику в волосы: – Это лучший подарок из всех, какие я получал.

Озеро сверкает, их ступни движутся туда-сюда, штанины развеваются от ветра. На скамейке пахнет водой и солнцем. Люди не знают, что и у воды, и у солнца есть запах, просто, чтобы различить их, надо забраться подальше от всех других запахов. И тихо сидеть в лодке, расслабиться, чтобы было время мысленно полежать на спине. Озера как мысли: и те и другие требуют времени. Дед клонится к Ною и дышит как в начале долгого сна, он становится меньше, Ной больше, годы позволяют им встретиться где-то посередине. Мальчик показывает на дорогу по ту сторону площади, перекрытую металлическим заграждением и большим предупреждающим знаком.

– Что там случилось, деда?

Дед моргает, не поднимая головы с плеча внука.

– А-а-а… та дорога… видимо, она… она закрыта. Ее размыло дождем, когда бабушка умерла. Ступать на нее теперь слишком опасно, Нойной.

– А куда она вела?

– Это была кратчайшая дорога. По ней я каждое утро в два счета добирался домой – проснулся, и сразу дома, – бормочет дед, постукивая себя по лбу.

Мальчик собрался задать новый вопрос, но дед его опережает:

– Расскажи еще про школу, Нойной.

Ной пожимает плечами.

– Мы слишком мало считаем и слишком много пишем.

– Это вечная история. Ничего они не понимают, в этих школах.

– И я не люблю уроки музыки. Папа хочет, чтобы я научился играть на гитаре, но у меня не получается.

– Не переживай. У таких, как мы, Нойной, иная музыка.

– И мы без конца пишем сочинения! Как-то учительница велела написать, что мы считаем смыслом жизни.

– И что ты написал?

– Общение.

Дед закрывает глаза.

– Это лучший ответ, какой я слышал.

– Учительница сказала, что надо дать более развернутый ответ.

– А ты что?

– Я написал: «Общение. И мороженое».

Дед надолго задумывается. Затем спрашивает:

– А какое именно мороженое?

Ной улыбается. Хорошо, когда тебя понимают.

Они с девушкой снова стоят на дороге, оба снова молоды. Теперь он помнит все, что увидел в ней в первый раз; эти картинки он прячет от дождя как можно глубже. Обоим было шестнадцать, и даже снег в то утро был счастливым, – он опускался с неба легко, как мыльные пузыри, точно снежинки спешили разбудить тех, кого они любят. Она явилась перед ним с январем в волосах – и разбила его наголову. Впервые в жизни он встретился с тем, чего не мог исчислить, как ни бился изо всех сил, что остались у него после того дня.

– Я всегда знал, кто ты для меня. Ты была моим кратчайшим путем.

– Притом что всегда страдала топографическим кретинизмом, – смеется она.

– Смерть несправедлива.

– Нет, смерть – это медленный барабан, который считает каждый удар. Торговаться с ней о времени бессмысленно.

– Красивая фраза, любимая.

– Я ее украла.

Смех друг дружке в грудную клетку.

Теперь вступает он: