Три новеллы

Тогда он сидел у самого стекла, читая их слова по губам. Да, они правы. Считается, что человек должен веселиться, когда весело, а если нет, значит, в нем что-то поломалось – то, чему положено работать. Что работает у других, которые без странностей. Год за годом вокруг шара ходили разные взрослые; одни осторожно постукивали по стеклу, другие сердито барабанили, когда он не отвечал. Некоторые спрашивали, как он «себя чувствует». Ему хотелось ответить, что он чувствует, что ничего не чувствует, и при этом ему больно. Некоторые говорили, что Себастиан «страдает депрессией», но говорили это так, словно страдали ею сами. Себастиан ничего не говорил, а теперь уже давно перестал слышать, что говорят снаружи. Когда в шаре еще оставались маленькие отверстия, в них бросили таблетки, чтобы они сделали стекло чуть тоньше. Видимо, это была ошибка. Похоже, взрослые знают о стекле гораздо меньше, чем им кажется. Таблетки застряли, закупорив последние отверстия. И Себастиан остался внутри.

По ночам он не может спать. Иногда его родители тоже. Он видит, как их слезы медленно стекают по поверхности стекла, словно капли дождя. Себастиан знает: родители мечтают, чтобы с ним случилось что-нибудь ужасное. Потому что тогда он наконец почувствует боль. И что-то поймет, а может, выздоровеет. Но темнота внутри – она другая, не такая, как если забыли включить лампу или выпить таблетку. Она тяжелая и сдавливает грудную клетку так, что невозможно дышать. А шар не то сам сделался больше, не то Себастиан уменьшился. Возможно, от страха, – тела от него сжимаются. Иногда под вечер он засыпает – не от усталости, от изнеможения. Прерывисто дыша, проваливается в кошмарный сон, но всего на несколько минут. Однажды он проснулся среди ночи…

Внутри его шара сидел тролль.

Себастиан понял, что это тролль, поскольку сперва спросил:

– Ты кто?

И тролль ответил:

– Тролль.

И все стало ясно. Но Себастиан снова спросил, так же сердито:

– Что еще за тролль?

Тролль был занят, он что-то сосредоточенно писал на маленьких листочках бумаги красивой синей ручкой. Листочков становилось все больше и больше, они образовали несколько белых холмиков разной высоты, и тогда тролль наконец взглянул на Себастиана.

– Тролль как тролль, – ответил он, что тут еще скажешь? Что тут такого? Разве только то, что ты тролль, – все-таки тролли нам попадаются не каждый день, ни в стеклянном шаре, ни в других местах.

– Что ты там пишешь? – спросил Себастиан.

– Твое имя.

– А зачем?

– Чтобы ты не забыл, кто ты и что ты.

На это Себастиан не нашел что ответить. Поэтому сказал:

– Красивая ручка.

– Самая красивая из всех мне известных, она всегда при мне, потому что я хочу, чтобы они знали: я их люблю, – сказал тролль.

– Кого это?

– Буквы.

Себастиан коснулся пальцами стекла.

– Как ты сюда вошел? – удивился он.

– Я не входил, я сюда вышел, – ответил тролль и сонно потянулся.

– Откуда?

– Из тебя. Через трещину.

– Я что, треснул?

Тролль закатил глаза, недовольно обвел лапой стеклянные стены и сердито пнул порог. Себастиан и не знал, что тут внутри есть пороги.

– Это сооружение, Себастиан, долго не продержится. Стекло стало слишком толстым, а все, что тут внутри, причиняет боль. Скоро тут больше не останется воздуха, и что-то разрушится. Либо шар, либо ты.

Пальцы Себастиана скользнули по животу. Шее. Лицу. Все тело покрывали мелкие трещины! Совершенно безболезненные. Видимо, он вообще забыл, каким образом ощущается боль в обычных местах и в обычных случаях. В ладони – от горячей кастрюли. В большом пальце на ноге – от угла комода. Теперь у него болело только в необычных местах и необычным образом. Не оставляя шрамов. Не отображаясь на рентгеновском снимке.

– Как ты во мне умещался? – спросил тролля Себастиан.

– Это нетрудно! Я спал у тебя в сердце – сто тысяч лет. А тролли, когда спят, занимают очень мало места. Вроде воздушных шариков. Они тоже уменьшаются, когда спят.

– И когда лопаются, – заметил Себастиан.

Тролль серьезно кивнул, словно нашел замечание очень и очень верным. Затем поинтересовался:

– А завтрак будет?

Себастиан покачал головой. Последнее время он почти перестал есть, и там снаружи теперь очень тревожились. Словно проблема была в еде. А не в самой проблеме. Потому что тревожиться о еде легче, а снаружи предпочитают такую тревогу, с которой легче управиться.

Тролль явно огорчился:

– За сто тысяч лет успеешь проголодаться. Позавтракать было бы здорово!

– Мне очень жаль, – сказал Себастиан.

Тролль опять кивнул, и его глаза наполнились грустью Себастиана.

– Мне тоже жаль, Себастиан. Мне так тебя жаль! Я знаю, до чего тебе грустно.

Себастиан протянул руку. Тролль был мягкий, с густой шерсткой.

– Я тебя не выдумал. Такого хорошего мне ни за что не выдумать.

Тролль низко поклонился:

– Спасибо!

– Чего тебе от меня надо? – спросил Себастиан.

– А чего надо тебе самому? – спросил тролль.

– Хочу, чтобы мне больше не было больно, – шепнул Себастиан.

– А от чего тебе больно?

– Ты сам знаешь от чего, раз ты был внутри меня. От всего этого. Я хочу, чтобы все это перестало делать мне больно, – попросил Себастиан.