Три осени Пушкина. 1830. 1833. 1834

Встреча с попом, как и с зайцем, не предвещала ничего доброго. Под Симбирском же было: «Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне её. Чёрт его побери, дорого бы дал я, чтоб его затравить» (из письма от 14 сентября того же года). В самом деле, накликал этот заяц плутов и пьяниц ямщиков – так что пришлось воротиться с третьей станции обратно в Симбирск и на другой день начинать всю дорогу сначала.

Были у Пушкина странности – верил он в некоторые приметы. Встреча же с попом, как известно, ничего хорошего не сулит.

Может быть, это началось ещё с той поры, когда в Михайловском приставили к Пушкину настоятеля Святогорского монастыря Иону иметь над ссыльным духовный надзор?

Я говорю не о вере и даже не о православной церкви (об этом был бы особый разговор), а о церковнослужителях, с которыми Пушкину, как и любому русскому человеку, приходилось иметь дело в жизни. Он даже однажды выступил в их защиту – когда Пётр Яковлевич Чаадаев в своём «философическом» сочинении нелестно отозвался о православных священниках и противопоставил им к их невыгоде священников католической церкви: «Согласен, что наше нынешнее духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и всё. Оно не принадлежит к хорошему обществу».

Относись Пушкин к российскому духовенству иначе, никогда бы он не написал «Сказку о попе и о работнике его Балде».

Она была второй из крупных произведений, законченных в сентябре (первой была повесть «Гробовщик»).

Впрочем, начать надо с первого произведения того сентября, а первым были «Бесы» (стихотворение написано 7 сентября).

«Бесы» – удивительное стихотворение. С первой строчки, задающей быстрый, вихревой ритм, нас вовлекает в хоровод взбесившейся природы. Строка за строкой кружит и несётся куда-то вьюга, заносит дороги, плюёт в очи снегом, сбивает с пути.

Каждый россиянин знает это дорожное чувство тревоги, когда вьюга плачет и злится, а летучий снег уже не просто снег, а что-то неведомое и злое, враждебное человеку, толкающее в овраг его коня и сани. Кружишь и кружишь в поле, в степи, не в силах вырваться из чьих-то колдовских объятий. В народе говорят: это водит бес. И разве не видит его отчаявшийся путник – этот сверкающий глаз? Разве не слышит жалобного бесовского воя? И не так ли и в жизни порой кружат возле нас бесы разны, стращая и надрывая сердце своим визгом?

Сколько их? Куда их всех гонит?

Бесы в этом стихотворении почти неодолимая сила.

В «Сказке о попе и о работнике его Балде» Пушкин, словно всесильный волшебник, сбрасывает наваждение. Вьюга и ночь сметены. Светит солнце. Гомонит, полон людской толчеи день. Базар. Берег моря. Навстречу нам – добрый молодец Балда. При нём ни бесовские, ни поповские козни не страшны.

Пушкин прекрасно уловил в записанной ещё со слов Арины Родионовны в Михайловском сказке это уравнивание церковных и бесовских сил: «Поп посылает Балду с чертей оброк собирать». С точки зрения православия это – кощунство. С точки зрения народа – святая правда, уличающая служителей религии. Они, увы, далеко не безгрешны и для обделывания своих делишек могут привлечь и бесовские силы.

Сказка словно снимала, развеивала тот фатальный страх перед чертовщиной, который давал себя знать в «Бесах».

А всё началось со случайной встречи.

Старый бес. Рисунок Пушкина

Пушкин пошёл на базарную площадь – потянуло его туда в воскресное сентябрьское утро…

Повстречался Пушкину болдинский батюшка – остановился, благословил. Был он дороден, радушен. Шёл в сопровождении бабы, у которой на каждой руке висело по корзине.

Вот тогда-то Пушкин и вспомнил о листке с записью сказки. Когда вернулся с базара, нашёл этот листок среди привезённых бумаг. Как-то всё сходилось – встреча на базаре и старая запись:

«Поп поехал искать работника. Навстречу Балда. Соглашается Балда идти ему в работники, платы требует только три щелка в лоб попу. Поп радёхонек, попадья говорит: “Каков будет щёлк”. Балда дюж и работящ, но срок уж близок, а поп начинает беспокоиться».

Поп, толоконный лоб.

Рисунок Пушкина

Пушкин представил дородного болдинского батюшку, который соблазнился на дешевизну и заставил Балду выполнять три разных дела – плотничать, поварничать и конюшничать. За то и назначил ему Балда три щелчка – за каждую службу отдельно.

Заиграли озорные строчки:

С первого щелка
Прыгнул поп до потолка;
Со второго щелка
Лишился поп языка;
А с третьего щелка
Вышибло ум у старика.

Так ему и надо: не гонялся бы за дешевизной. Старый, а ума не нажил. Хоть и жалко его, а – поделом.

А Балда, как живой, стоял перед глазами. Он был молодым мужиком, мастером на все руки, болдинцем. Имя наполнилось истинным смыслом, заиграло. Слово «балда» должно было идти от «балдака»: если не изменяла Пушкину память, «балдак» означало рукоятку сабли или сабельный эфес.

Балда с зайцем и бесёнок.

Рисунок Пушкина