Три осколка луны

– Что мне предпринять дальше, уважаемый Петр Петрович? Ухитриться сделать снимки? Это если вы хотите развода, например. Или желаете просто набить драматическому актеру физиономию? Только заметьте, он здоровый, этот Игорь Платонов… Кстати, – Зорин полез в карман плаща, – вот его фото. Купил в кассе драмтеатра.

Он положил перед Гордеевым фотографию молодого повесы. Кажется, этот сюрприз детектив специально приготовил на закуску. Смокинг, бабочка; темные волосы, забранные назад, открывают высокий чистый лоб; брови дугой, карие глаза. Гордеев усмехнулся: да, за таким молодцом женщины явно готовы бегать с утра до вечера. И еще ночью стоять под окнами… Но при чем тут его жена? Этот актер, судя по всему, – нарцисс и бабник, влюбленный в себя до потери пульса, которому абсолютно все равно кого иметь. Не во вкусе Евы этот молодчик в бабочке! Ему, Петру Гордееву, нужно другое и другой человек…

Он потянулся через стол, возвращая снимок Зорину:

– Берите, вам она нужнее.

– Значит, дело не окончено?

– Нет. Сделайте фотографии. Не обязательно в постели. Какие угодно и где угодно. Я хочу увидеть их вместе, господин сыщик.

На следующий день, в обед, Гордеев приехал во Дворец спорта. Все как обычно, когда готовятся к приему поп-звезд: гигантские деревянные настилы кладут на лед, расставляют ряды кресел. От пола веет непривычным для концертного зала холодом.

Обед уже давно кончился, когда Гордеев, расспросив с десяток людей, вошел в кабинет хозяйственника Михаила Степановича Дрякина, которого, как ему объяснили, здесь все называли «дядей Мишей».

– Здравствуйте, дядя Миша, – прямо с порога добродушно выпалил Петр. – Как жизнь?

– А как у тебя жизнь, странник? – Старик был крепкий на вид, седой, опрятный, в вельветовой куртке, как пить дать – подарок сына или дочери. – Ты бы хоть представился вначале. Или слабо?

Дядя Миша сидел на старом кожаном диване – когда-то дорогом, видно, принадлежавшем как минимум директору Дворца спорта, теперь же списанном, но домой не увезенном, а подаренном «дяде Мише».

– Отчего ж слабо-то? Петр Петрович Гордеев.

– Так-то лучше. Садись.

Гордеев сел на стул в углу и огляделся. Кабинет наполнял утиль, старательно разложенный по полкам и углам, развешанный по стенам рачительным хозяином, умевшим найти полезное применение любой, даже самой старой и на первый взгляд ненужной вещи.

– Дело-то какое? – поторопил его дядя Миша.

– Я бы хотел сфотографироваться с женой на льду, – принялся объяснять Гордеев. – Были в гостях у ее подруги, и там она увидела фотографию. Ее подружка сидит в середине вашего ледяного поля в большом плетеном кресле, в беретике, на коньках, – Гордеев язвительно усмехнулся, – хоть сама кататься-то вряд ли умеет. А вид – что надо. Подруга только и сказала, что ее фотографировали именно здесь. Жене и стрельнуло: тоже хочу.

Дядя Миша сокрушенно покачал головой.

– Эка. – Он достал из кармана дешевые сигареты, чиркнул спичной, прикурил. – Небось ведь деловой человек? – и вопросительно кивнул на гостя.

– В общем, да, – ответил Гордеев.

Сморщившись от дыма, старик вновь покачал головой:

– И по таким пустякам мужика отрывать, гонять куда-то. Это только сегодняшние дамочки так могут. Раньше бы – ни хрена…

– Так живо у вас еще это кресло? – заглядывая в глаза старика, спросил Гордеев.

– Нет, кресло-то сдохло. Или вроде того. – Он подмигнул гостю. – Я его на дачу увез. – И засмеялся. – Потому что мое оно было. Там его, правда, пес погрыз. Но ничего, сидеть еще можно. – Дядя Миша глубоко затянулся сигаретой. – Так что, Петр, если привезешь креслице, милости просим: фотографируйся со своей конькобежкой сколько влезет.

– Спасибо… А этот фотограф, что делал снимок подружки моей жены, не здесь работает, не у вас? Больно хороший.

– Здрасте, Новый год, – усмехнулся дядя Миша. – Это вам лучше у подружки жены спросить. Они вместе приезжали. Года два назад было: я хорошо помню. Болтливый такой мужичонка, хоть и немолодой. Все что-то нес, улыбался. Фотографию Пугачевой мне подарил, сказал, что сам сделал. Я внучке отдал, похвастался: мол, с таким фотографом знаком! Внучка даже просила меня, чтобы я ее с ним познакомил. Моделью хотела стать. Да откуда ж я знаю, куда он делся-то, этот фотограф.

– И каков он был из себя? – догадка блуждала по лицу Гордеева. – Такой…

– Кругленький, – словно продолжая его мысль, кивнул дядя Миша.

– Верно – кругленький, – облегченно выдохнул Гордеев.

– Как колобок.

– Точно! И немолодой уже…

Дядя Миша нахмурился, вперив взгляд в пространство. Гордеев засомневался:

– Да?

– За пятьдесят уж будет. – Дядя Миша снова кивнул. – А то и под шестьдесят…

– Под шестьдесят, не меньше, – со знанием дела подтвердил Гордеев.

Дядя Миша скорчил кислую гримасу:

– Не понравился он мне. Скользкий больно.

Петр встал со стула, подошел к дяде Мише, протянул ему руку:

– Еще раз спасибо.

Тот, не вставая, пожал ее:

– Ты приезжай, не стесняйся. Пол-литра можешь прихватить, не обижусь.