Три осколка луны

– Прощаю, – в ее голосе прозвучало снисхождение, граничившее с насмешкой. – Знакомьтесь, Кристина. Моя подруга.

Петр вновь посмотрел на девушку, сидевшую в подушках на постели, все еще испуганно смотревшую на него; и перевел взгляд на картину.

– С моей женой вы занимались тем же? На этой же постели?

Эльвира таинственно улыбнулась, но в ее улыбке вновь почудилась издевка.

– А ваше какое дело?

– Я ее муж.

– Тогда спросите лучше свою жену сами.

– Не думаю, что это что-то изменит. – Он взял из рук хозяйки дома бокал и выпил залпом. – Ева живет исключительно своей жизнью, входить в которую я права не имею. Если увидите ее, скажите, что ложь, подлость и предательство – самое отвратительное, что только есть в мире.

– Поймите, ваша Ева – неординарная личность. Женщина-тайна. Загадка – даже для меня… К ней нужен особый подход.

– Это вы о своей постели? Тогда я вам верю.

– И о постели тоже. Ева точно не от мира сего. И вы, ее муж, должны были это понять. Вступая в брак, нужно хотя бы немного изучить свою вторую половину. Узнать, чем она дышит. Хотя бы кто она! Я знакома с Евой дольше, чем вы, и, поверьте, так же близко, – цинично усмехнулась она, – но не знаю ее ни на йоту.

Петр обошел хозяйку дома, остановился на первой ступеньке.

– А ее дядю вы когда-нибудь видели? Хотя бы разочек? Он ведь тоже странный: маленький толстячок, который все время смеется, шутит, балагурит?

– Я не видела его ни разу. Только слышала о нем. Ева говорила, что он замечательный человек, лучший в мире. И ради него она даже готова пожертвовать жизнью.

Петр махнул рукой:

– Прощайте.

Дома он пил коньяк в гостиной и смотрел на фотографию, висевшую на стене в итальянском багете, где они с Евой держатся за руки, улепетывая от набегающей черноморской волны. Его оторвал от созерцания телефонный звонок.

Алексей Погодин…

– Вы что-нибудь узнали о Даше?.. Еве?

– Приезжайте, Алеша, кажется, теперь я живу один. У меня уютнее, чем в гостинице. Приезжайте прямо сейчас.

Он дошел до бара, всегда полного, которого раньше и не замечал, – держал его так, для друзей, коллег, случайных женщин, – налил себе еще коньяку и сел в кресло.

Петр вспоминал черноморский берег – какие они тогда были счастливые! – фотографа, который крутился рядом с ними, отпускал глупейшие, но безобидные шуточки, вызывая заразительный смех Евы. Может быть, он и прогнал бы этого круглого весельчака, но он так нравился его жене…

Круглый весельчак?!

Гордеев даже не поверил этой мысли, острой, пронзившей его насквозь, разорвавшей сердце… Фотограф! Отрывочные воспоминания – картина за картиной – вставали перед его глазами. Петр даже поднялся с кресла, нечаянно смахнул бокал на пол, тот глухо лопнул, но он не заметил этого…

Вот круглый весельчак фотограф оказывается их соседом по этажу, его дверь – ровно напротив их номера. Он замечает мимоходом, какая они красивая пара, и Ева расцветает. Вот они знакомятся в открытом кафе на берегу моря, толстяк представляется… Как же он представился? Да, верно: Фомой Ивановичем. Предлагает щелкнуть их: «Заметьте, у меня дорогой и самый что ни на есть грандиозный фотоаппарат!» – но объясняет, что еще не пора, время скоро придет, – завтра, завтра, чего бы ни обещали синоптики!

И вот они уже на берегу моря, позади штормовые волны, ветер срывает с Евы шляпку, несет ее по песку, вертит, зло играет ею. Фотограф, бросая вызов стихии, готовый сорваться вслед за шляпкой и покатиться прочь, едва держится на ногах, устанавливая треножник; и он, Петр, дивится настойчивости странного круглого человечка, уже пожилого, его одержимости. А человечек, пригнувшись, целится в них объективом, машет рукой, кричит: «Внимание, господа молодожены, сейчас вылетит птичка!» И птичка вылетает, бьет крылышками, кружит над берегом, ошалевшая, обезумевшая от ветра, рвется, потерявшись, к морю, над волнами – вперед, в шторм, в самую гущу, в обжигающую солеными брызгами стихию, и уже неизвестно, выживет она или нет, скорее всего, погибнет там… А они с Евой стоят счастливые, еще не зная, что сзади к ним подкатывает волна, в следующую минуту она собьет их с ног, напугает, прокатит по песку, потащит обратно и вновь бросит вперед, барахтающихся, нахлебавшихся воды. И, стоя по колено в пене, будет истерично смеяться фотограф, прикрывая широкополой шляпой свой «дорогой и грандиозный» фотоаппарат…

Вранье, все вранье! Гордеев, не отрываясь, смотрел на фотографию. Она лгала с самого начала и до конца. И лгала так, точно сама верила в эту ложь!

Петр полез в записную книжку, набрал номер детектива.

– Зорин на проводе, – скоро откликнулся тот.

– Это Петр Петрович, – даже не поздоровавшись, начал Гордеев. – Послушайте, Сергей Николаевич, бросайте актера Платонова, слышите? Она приходила в этот дом к другому человеку.

– К другому?

– Я же вам говорю…

– Но, кажется, детектив – не вы, а я? Или не так?

– Да так, но появились новые обстоятельства.

– Послушайте, уважаемый Петр Петрович, обстоятельства складываются из фактов. А факты говорят за то, что ваша жена приходила именно к Платонову, актеру театра драмы.