Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Тут и художник жестом показал, что на сегодня сделал достаточно. Изабелла за ним для нее перевела, что он в восхищении от того, как она сидела, не пошевельнувшись ни разу. Потом объявил, что завтра в это же время они опять здесь встретятся и что так будут встречаться ежедневно столько раз, сколько сеансов ему потребуется, чтобы портрет Ее Светлости исполнить ему удалось. Она удивилась, что говорил он голосом таким авторитетным, как у нее дома только доктор или капеллан разговаривали, а потом уже сразу Главный. А тут художник. А видно было, что его слушались, что как он назначал про дни сеансов, так и делали. А может и про прочее. Может в ремесле его был какой секрет. Может что-то от него важное зависело.

Поклонился художник, ушел. Изабелла и Ивонна наедине остались. В третий раз они так между собой виделись с тех пор, как Ивонна сюда приехала, и каждый раз это было по-новому. В этот раз она и сама была как новая: уже много чего знала про разные обстоятельства, и про саму себя, и про Изабеллу. И Изабелла показалась ей новой. Еще сидя перед художником, хоть и не спуская глаз с линии горизонта, проходившей по карнизу большого камина, а как смогла, за Изабеллой вниз понаблюдала. Сравнивала то, что о ней заметила, с тем, что знала теперь о себе: с тем, что увидела сначала в спекулуме, а потом в окне. Все здесь и там было словно противопоставлено. Ивонна так: лицо длинноватое, нос также, брови черные, холмистые, лоб высокий, глаза прохладные, как небо перед грозой, волосы зачесаны назад, наверх и надо лбом башней устроены. Изабелла: лицо кругловатое, розовое, черты слабо прорисованы, нос такой, что сперва и не заметишь, бровей тоже почти не видно. Все вместе спелое, абрикосовое. Кажется, и запах фруктовый сей же час услышишь. Волосы рыжеватые, длинные, вьются по спине барашками, как иногда бывают облака.

Заметила, что, когда на нее стоя смотрела, это сверху приходилось. Сама-то видно повыше была. А та небольшая и в плечах округловатая. И в груди тоже что-то медовое. Изабелла ее в ответ рассматривала. Но прямее, открытее, глаз в глаз, насмешливее. Тоже, поди, сравнивала. Уж она-то, здесь живя и Бенедетто постоянно под рукой имея, себя превосходно представляла. Свои черты не один, не два раза, а многочисленно, подолгу наблюдала. Она удивилась тому, как в голове своей замысловато подумала, какая длинная, загибистая мысль пришла ей на ум.

Изабелла к ней навстречу шагнула, легко, как луч света, руку ей тронула. Глазами погладила и улыбнулась. Пригласила ее вежливым жестом пройти с ней в соседнюю комнату. Стала вдруг говорить нараспев и обильно, а не церемонно, и как-то иначе, чем прежде, будто они давно знакомы и всегда так разговаривали. Стала объяснять Ивонне, что эти комнаты были отцом любимые, что здесь он обыкновенно время проводил при жизни своей.

– Я его часто здесь заставала, и мы с ним беседовали.

Она подумала, что вот сейчас придет Главный и уведет ее. Разлучит их. Но не приходил, а Изабелла продолжала.

– Та комната для снятия портретов, а эта – студиоло. Здесь, как можно видеть, в шкафах, по стенам стоящих, размещаются сокровища, но не драгоценные, как при некоторых дворах, при которых науки не процветают еще пока, а удивительные мирабилии, созданные либо же самой нашей матерью натурой, либо же рукой человеческой, которая по принципу имитатио копирует не столько даже природные явления, сколько самый принцип того, как натура натуранс работает, оформляя слепую и грубую материю.

Изабелла тут остановилась и так на нее посмотрела, будто проверяла, слушает ли та ее. А она слушала. Как же не слушать. Никогда еще никто с ней так не разговаривал. А ей это ох как нравилось. Неизвестно зачем, почему, а только нравилось и все тут. И не то чтобы она все это понимала, а нравился ей звук самых слов, и как их Изабелла между собой сопрягала, и как они стекали, как с водяной горки, и потом в единый ручей соединялись и неслись, перекатываясь на разноцветных камешках, на твердых «р», не таких как у них дома, и на звонко цокающих «ц», тоже особенных. И как звуки, стекались вместе и значения слов. Она их едва лишь улавливала, но понимала, что текли они в одном направлении, то есть в ее, в ивоннином. Что все эти звуки и мысли, игравшие как брызги на солнце, были для нее произносимы, к ней нацелены. И опять, как тогда, когда в темном стекле возникло перед ней лицо, и она узнала в нем свое, ей стало спокойно, и она твердо внутри себя подумала, что раз Изабелла так с ней разговаривает, то она получается какая-то совсем особенная. Не как раньше, по расе, а по-новому – по адоптьо.

Изабелла помолчала, словно давала словам, рожденным ее голосом и дыханием, как листьям, сорванным ветром, покружиться еще в воздухе и улечься. Потом, когда все они улеглись, встала и пошла аккуратно к шкафам и стала их за дверцы открывать. Стала доставать оттуда и Ивонне показывать разные морские раковины завинченные и закрученные. Стала потихоньку опять говорить:

– Вот раковины эти все Творцом видимой природы в одну сторону повернуты.