Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Сама погладила и ей дала потрогать их голые блестящие бока, их колючие щипцы и винтовые закруты и выверты.

– Видите ли Вы, Ивонна дорогая, так тут все интересно устроено, что можно в этих раковинах видеть и бесконечное разнообразие, и один единый замысел. И как вам это только понравится.

А ей так уж это нравилось. Особенно ж ей нравилось, что та ее когда Ивонной называла, то так выговаривала, словно пофыркивала и чуть что ладонью едва заметно в такт словам помахивала, как если бы она вовсе не Принчипессой была, а просто девушкой, но только ученой уж больно. И очень также ей нравилось, что имя ее Ивоннино шло в предложении рядом с разными такими величавыми словами, как замысел, единство и разнообразие. И таким образом получалось, что Ивонна, вместе с другими словами, вздохами и смыслами, скользила по водяной горке и плюх-плюх, весело брызгаясь, падала в мраморный бассейн и так же оттуда струилась по склону и к морю. А это ей особенно нравилось.

– И так, – продолжала Изабелла, – можно, как по лестнице, то снизу наверх, от разного к единому, а то и сверху вниз, от единого к разному прогуливаться. А лестница эта волшебная. И не так же ли, – добавила, – и люди с их разнообразными лицами, все вместе есть только мелкие вариации, а в целом есть воспоминание об одной единственной модели. Чем же именно мы интересны, каждый в отдельности, то ли сходством с Единым, а то ли с Ним разницей, а то ли еще быть может сразу и тем и другим.

Эти дверки прикрыла, помолчала выразительно. Ивонна опешила, смутилась, так она на нее как бы вглубь посмотрела, не как доктор, но почти. Потом Изабелла пошла к новому шкафу и стала ей показывать разноцветные камни. А если присмотреться попристальнее, то можно в них было узреть всевозможные изображения.

– Вот в этом камне, к примеру, если Вы, Ивонна, соизволите к нему присмотреться, то сможете узреть горно-холмистый пейзаж. Вот в этом другом наблюдается высокое дерево. Вот ствол, а вот и ветки. Видите?

Она видела, видела!

– Как дерево лаурус. А оно есть самое священное с древнейших времен. Из него наши предки плели такие куроны и надевали их на головы победителей как в делах воинских, так и в спортивных, а потом, по этому экзамплуму, стали такие же надевать и на головы поэтов, тех, которые побеждали в специальных состязаниях поэтических. Ибо поэты – такие же герои, как и воины, и атлеты. Ведь поэзия есть своего рода сражение с косностью мира сего и его преображение. Покровитель поэтов – бог Аполло. Так что лаурус, в свою очередь, есть его дерево священное. Вот так все и сходится, из разного в единое. И между всем, что только ни есть на свете, заметьте, Ивонна, связь имеется глубокая, подводная.

Опять помолчала: слушает ли, интересно? Не устала ли? Да, устала, а слушает. Говори, говори еще, Изабелла, и даже про непонятное, все равно приятно.

– Так вот еще про Аполло. Полюбил этот бог страстно девушку по имени Дафна и захотел ее любовью насытиться. А она от него бегом стала спасаться и молиться патеру своему речному богу Пену. Патер ее услыхал и превратил ее в дерево лаурус. Когда бог Аполло ее неизбежно настиг – бог ведь он, как не настигнуть, так только руки себе исколол об ее твердую кору и чуть глаза себе не поранил об ветки. А в святилищах, в его честь устроенных, любил потом этот бог, чтоб ему сажали лаурус в память о древесной девушке. И жрицы его жевали эти листья, прежде чем указать людям их судьбу. А потом самый наш великий поэт вспомнил об этих сказках и назвал свою возлюбленную Лаурой, в память о том, что земная любовь сатисфакции не приносит, а только грусть и разочарование. Но тому, кто смог любовь земную отринуть, Аполло дает дар пророческий, и начинает тот судьбу предсказывать. Либо дает он тому дар поэтический, который с пророческим соседствует. Настоящую же радость приносит одна только любовь к знаниям, к наукам и искусствам. Так именно наш с Вами папенька размышлял.

Изабелла опять замолчала. А пусть хоть бы еще говорила. Немного она это как няня, когда та про колдунов и разбойников рассказывала, про принцесс и про драконов. А немного как капеллан, про молитвы и про богов, или про судьбу. А только капеллан всегда с сильным, тяжелым выражением говорил, так что слушать его не хотелось. Как будто камнем, лицом и голосом придавливал. Так дышать трудно становилось. Выходило, что все должно быть так да так, только так, а никак уж не эдак. Только все всегда в едином, в капеллановом направлении должно было вертеться. А Изабелла так легонько слова запускала, как пузырики воздушные. Вздохнет и скажет. Вздохнет и скажет. И получалось, что про одно и то же, и так можно и эдак рассудить. Что вроде на одно и то же по-разному можно посмотреть. А от этого опять такое чувство возникало, что места вокруг много, и можно по этому месту погулять, прямо как по саду. Даже не только прогуливаться, а и попрыгать, и побегать, и с пятки на носок, и прямо, и наискосок, и по окружности, как в детстве.