Три песеты прошлого

Морено — А насчет моего ареста… Какое-то время меня еще не арестовывали. Потому что одни говорили: надо, — другие: не надо. Ведь не было никакой причины, никакого повода, если б я совершил хоть что-нибудь, ко мне бы сразу придрались. Но в моем деле не было никакого обвинения. Только мои политические взгляды. Судья, который меня судил, — он был из Кастельяра, и звали его Эрвас — сказал только: “Вам ставятся в вину лишь ваши политические взгляды, нет ни доноса, ни обвинения. Кроме сведений, поступивших от Фаланги, разумеется”. Эти сведения, наверное, ничем не отличались от того, что знали обо мне в аюнтамьенто. Но это было совсем другое дело… А сведения у них имелись, как не иметься. Что было, того я никогда не отрицал. Ни перед судьей, ни перед трибуналом не отпирался от своих взглядов. Ни от чего. А раз это так, то этот самый книжник (защитник?), которого назначили официально, лейтенант, что ли, взял мое дело и сказал: “Господа члены трибунала, если в вину ставятся лишь политические взгляды… Если нет обвинения, то нет и преступления…”

Вис — И несмотря на это, вас приговорили…

Морено — Они потребовали… Прокурор потребовал пожизненного заключения, а осудили меня на двадцать лет и один день.

Кандидо — И с высылкой, конечно.

Вис — И сколько времени вы провели в заключении?

Морено — Четыре года в тюрьме и восемь месяцев в ссылке, в Хересе-де-ла-Фронтера. Потому что, как мне сказали те… Когда я… Меня приговорили, как я сказал. Потом вышел указ по случаю… Ну, от первого апреля сорок… третьего года[33], по этому указу условно освобождали всех, кто осужден на срок до двадцати лет и одного дня. И тогда меня выпустили… Но сначала запросили наше аюнтамьенто, и те ответили, что мое присутствие в городке нежелательно. Значит, ссылка. Сослали на восемь месяцев, и я поехал в Херес-де-ла-Фронтера — там жила сестра…

Невнятные слова, шум…

…когда ссылку отменили, я вернулся сюда, в родные места, вместе с семьей и в первый же день, как приехал, прошелся по всему городу, пусть рабочий класс на меня посмотрит, а кого встречал из противников, смотрел прямо в глаза. Мне не от чего было опускать голову. Так и ходил с поднятой головой. Когда надо было идти в аюнтамьенто — шел в аюнтамьенто, надо в другое место — шел в другое место.

Кандидо — Может, ты его наконец прочтешь? Наш друг Вис…

Морено — Я должен был являться в полицию и суд[34]. Но в суде все меня знали, начиная с секретаря, и, когда я в первый раз явился, мне сказали: “Сюда больше можете не приходить”. А вот в отделение гражданской гвардии пришлось ходить пятнадцатого и тридцатого числа каждого месяца. Это после ссылки. А в суде мне сказали: “Мы…” Потому что служащие суда, как секретарь, дон Марино, так и остальные, все хорошо знали, кто я такой и что я за человек, и сказали: “Не затрудняйте себя, не ходите к нам, мы будем отмечать, что вы приходили, а вы больше не ходите”.]

Возможно, прослушивание этой записи уводило тебя несколько в сторону от намеченного пути. Возможно, образы начинали мучить тебя все больше и больше. Как бы там ни было, но он… уже видел (хотя и ощущая по временам то сильные толчки, то замирания сердца), что сидит у себя в мансарде, слышит едва уловимый механический шум японского магнитофона, шорох движущейся ленты, затем он слышит, как Кандидо нетерпеливо просит Морено рассказать, “как Бестейро[35] держали в кутузке Вильякаррильо”, а потом — свой собственный голос: “Да, конечно, расскажите”. Это он сказал вслух, а про себя тогда подумал: “Зачем сейчас про Бестейро, каким бы симпатичным ни был дон Хулиан, сейчас это…” — все более отдаляясь от того материала, который представлялся ему как история его поэмы, включенная в поэму, чтобы разбить ее на две части (восстания и преследования в восемнадцатом, девятнадцатом, двадцатом, выборы в советы — вот тогда-то Бестейро и других кандидатов-социалистов арестовали и засадили в кутузку, так называли тюремную камеру в самом здании аюнтамьенто, а Бестейро, чтобы еще больше унизить, шесть часов продержали в уборной, — и Вис тосковал по отдалявшейся все дальше от него поэме, затерявшейся среди китайских теней прошлого, призрачных фигур, витавших в полутьме, словно грешные души на полотне картины, почерневшей от времени).

Очнувшись, Вис не без удивления обнаружил, что шагает неизвестно куда меж могил. Он не знал, сколько прошло времени с тех пор, как Морено, молча указав им на

сквозные отверстия