Три плова

Как раз в тот день Рамазана позвали к начальнику. Иван Тихонович сидел в кабинете один, писал бумаги. На его столе стояла пепельница, похожая на цистерну. Ему,- видно, работалось трудно, так как он запустил в свою большую и светлую гриву все пять пальцев левой руки и отчаянно дергал волосы, то скручивая их, то раскручивая.

Рамазан сел в кресло, взял в руки пепельницу,, потрогал глазурь. Ставя пепельницу на место, он заметил маленькую, но толстую книжку, где рядом с русскими словами стояли тюркские.

— Что такое? — спросил Рамазан, показав на книжку.

— Русско-тюркский словарь, — ответил начальник.

-— Зачем?

— Как — зачем? — удивился начальник. — Изучать!

— Тюркский язык изучаешь? — с недоверием спросил Рамазан.

— Да, изучаю ваш язык.

— Разве выучишь?

Начальник тогда сказал несколько стихов на языке Рамазана Алиева. Когда разговорились, Рамазан узнал, что начальник читал также азербайджанские сказки и древние истории, каких не знал и Рамазан. Читал их начальник политотдела по-русски.

— Зачем тебе? — спросил Рамазан.

Начальник ответил, что хочет изучить культуру братского народа, среди которого он живет.

—• Приказ такой? — спросил Рамазан.

Начальник засмеялся.

с

— А хотя бы и приказ! Значит, хороший приказ, верно? — сказал Иван Политотдел.

В дверь просунулась голова в форменной фуражке. Начальник попросил голову подождать: «Вот закончу дело с этим товарищем», Рамазану понравилось, что Иван Политотдел считает разговор с ним делом. Они выпили по стакану чаю.

— Ты — хороший человек, и чай хороший, — сказал Рамазан,— а мы с тобой никогда вместе плов не ели.

И, словно угадывая будущее, Иван Политотдел ответил так:

— Что до плова, то обязательно поедим с тобой и обязательно вместе!

Он расспросил еще стрелочника про жену и сына. Рамазан показал фотографию голого Сафар Али. Мальчик подрос, кривые ножки давно выпрямились.

— Горе, начальник! Бабушка видеть его уже не может. Мамаша моя, старая Миранса, совсем ослепла. То хоть примечала, голый Сафар Али или в рубашке, а теперь не отличает дня от ночи! — жаловался Рамазан.

Начальник посочувствовал ему. Проводив Рамазана до двери кабинета, он сказал:

— Есть такая новость: вечером созовем общее собрание. Понимаешь, страна, промышленность идут в гору, а наши железнодорожные дела в неважном состоянии. Вагоны перевозят меньше, чем нужно, паровозы часто портятся, ломаются...

— Да, про нас плохо говорят, — согласился Рамазан.

— Скоро люди скажут другое, — успокоил его начальник.— Быть того не может, чтобы мы с тобой не выбрались из прорыва!

Когда Рамазан вернулся после собрания домой, Амина спросила:

— Ты невеселый, совсем невеселый — отчего?

— Нам читали приказ правительства, как бороться с крушениями и авариями, г—ответил Рамазан. — Иван Политотдел читал цифры за весь прошлый год.

Цифры, оглашенные на собрании начальником политотдела, и в самом деле было неприятно, больно слушать. За один прошлый 1934 год повреждены тысячи паровозов и вагонов, много убитых, раненых.

— Зачем говорить так громко? — жаловался Рамазан.

— Это называется самокритика, так полагается, — сказал отец.

Рамазан потом два раза прочитал об этом в газете: один раз в азербайджанской, другой — в русской. Читал с уважением, но про себя осуждал: зачем так громко, на всю Советскую страну, об этом кричать? Люди совсем перестанут доверять железнодорожникам. Не лучше ли было сделать так: собрать путейцев и им все растолковать, а другим людям — иежелезнодорожникам — не говорить? Теперь и Гудрат прочитает газету, и старичок масленщик...

3

Зацветали свежшм верблюжатником бакинские степи. Жители полосы отчуждения, то есть расположенных близ путей участков, выпустили на кратковременные пастбища овец и верблюдов. Каспийское море переменило свой зимний цвет, малахитовый, на весенний — изумрудный. Треснули почки каштана, лоха и инжира. Бакинские улицы зацвели желтым цветом. На огородах убирали первый урожай овощей.

— Ты не замечаешь, что пришла весна! — упрекнула мужа Амина.

Он стал уходить на работу еще раньше. Слепая Мираиса напоминала молодке:

— Буди скорей мужа, Амина... Раз у них такое дело, он пропадет от стыда, если проспит. Ты разве не слыхала, что Иван Политотдел говорил Рамазану?

— Я слыхала, — ответила Амина: — надо скорее выбраться из прорыва.

Слово «прорыв» старуха и молодка произносили по-русски.

Сестра Гюльназ рассказывала подругам:

«Наш Рамазан вчера говорил людям речь».

Он стал выступать на собраниях. Сперва побаивался, что русские железнодорожники будут смеяться над тем, как он коверкает иногда слова. Он так и сказал в кабинете у начальника политотдела, где обсуждали случившуюся на перегоне Баку — Аляты аварию:

— Простите мне мою нетвердую речь. Я хочу правильно говорить по-русски, но я еще не научился правильно говорить.

Пепельница-цистерна помогла ему отвести глаза от собравшихся. Иногда все же посматривал: не насмехаются ли? Глянул на одного, на другого и увидел, что русские железнодорожники слушают его так же хорошо, как и азербайджанцы. Тогда у Рамазана нашлось много новых слов.