Три покушения на Ленина

Когда его слова передали немцам, а потом и австрийцам, те игру прекратили, а вот русские затеяли митинг, на котором последними словами ругали офицеров и генералов, которые их притесняют и лишают свободы.

– Ужо вам! – грозили они кулаками. – Придет и ваш черед. Всех на штыки поднимем!

Когда об этом поражении узнали в Петрограде, то господа министры решили использовать его в своих интересах: якобы для того, чтобы заткнуть образовавшуюся на фронте брешь, они задумали удалить из столицы наиболее революционно настроенные части, и прежде всего 1-й пулеметный полк. Пулеметчики отказались подчиниться и на общем собрании высказались за выступление против Временного правительства. 500 пулеметов – это вам не шутки! А когда к ним присоединились солдаты запасного батальона Гренадерского полка, министры дали отбой и заявили, что пулеметчики нужны в Петрограде.

– Пулеметчики? В Петрограде? Зачем? – завопила революционная пресса. – В кого они собираются стрелять?

Как оказалось, мишени для пулеметчиков были… Речь идет о событиях 3–5 июля 1917 года. Сперва на улицы вышли рабочие, потом к ним присоединились солдаты и даже кронштадтские матросы. Военная организация большевиков решила возглавить «мирную, но вооруженную демонстрацию» под лозунгом: «Вся власть Советам!» Около 400 тысяч человек носились по городу и громили все, что попадалось под руку.

Но не все, далеко не все пулеметчики шли в рядах демонстрантов. Были и те, которые оборудовали огневые позиции на чердаках и колокольнях. Петроград в те дни обезумел! Стреляли все и стреляли везде. Кто свои, кто чужие? Ведь все русские, все в шинелях, пиджаках или бушлатах, но пока выяснишь, могут и пристрелить, поэтому вначале говорил револьвер или пулемет – у кого что было, а уж потом дознавались, кто есть кто. Случайным свидетелем этих событий стал Максим Горький. Вот что он писал по горячим следам увиденного и пережитого в те дни:

«На всю жизнь останутся в памяти отвратительные картины безумия, охватившего Петроград днем 4 июля. Вдруг где-то щелкает выстрел, и сотни людей судорожно разлетаются во все стороны, гонимые страхом, как сухие листья вихрем, валятся на землю, сбивая с ног друг друга, визжат и кричат: „Буржуи стреляют!“ Стреляли, конечно, не „буржуи“, стрелял не страх перед революцией, стрелял страх за революцию. Он чувствовался всюду: и в руках солдат, лежащих на рогатках пулеметов, и в дрожащих руках рабочих, державших заряженные винтовки и револьверы со взведенными предохранителями, и в напряженном взгляде вытаращенных глаз. Было ясно, что эти люди не верят в свою силу да едва ли и понимают, зачем они вышли не улицу с оружием».

Свидетельство Горького, что бы там ни говорили, это свидетельство человека, сочувствовавшего и большевикам, и революции в целом. А как смотрели на эти события люди из другого лагеря, люди, которые видели в большевиках врагов России? Сохранились любопытные воспоминания одного из высокопоставленных чиновников того времени Григория Михайловского. Вот что он, в частности, пишет.