Три покушения на Ленина

«Оставить прессу у буржуазии – то же самое, что оставить бомбы и пулеметы у своих врагов. Она создает в массах нервное, агрессивное настроение, с помощью сенсаций пытается поколебать умы. В тяжелый момент, когда общественного спокойствия и так мало, когда жизнь каждую минуту хлещет трудящихся по нервам, красть это неустойчивое спокойствие, воровски подкладывать поленья в костер, на котором и без того достаточно жарко, – колоссальное преступление».

Памятуя о своем ораторском искусстве, Володарский не чурался и личных встреч или, как бы сейчас сказали, брифингов с журналистами. Вот как описывал один из таких брифингов корреспондент популярной тогда «Новой жизни».

«Вчера представители печати обратились к комиссару советской печати Володарскому с вопросом о судьбе закрытых по постановлению Комиссариата печати вечерних и некоторых утренних газет. Володарский заявил, что все вечерние газеты закрыты за систематически ложные сообщения, помещенные в них в течение двух месяцев. Что касается „Нашего века“, то ему будет предъявлено обвинение в государственной измене, выразившейся в оправдании переворота на Украине.

Все дела закрытых газет предполагается рассмотреть в Революционном трибунале не позже чем через четыре дня. Государственным обвинителем выступит комиссар советской печати Володарский. В дальнейшей беседе Володарский заявил, что советская власть будет бороться с печатью до тех пор, пока она ее не перевоспитает и не заставит давать добросовестную информацию. Мы терпим буржуазную печать только потому, сказал в заключение Володарский, что еще не победили. Но когда мы в „Красной газете“ напечатаем „Мы победили“ – с этого момента ни одна буржуазная газета не будет допущена».

Если кто-то подумал, что Революционный трибунал был не более чем мнимой угрозой, то он жестоко ошибался. Как и было обещано, через четыре дня редакторы газет оказались в охраняемом латышскими стрелками помещении, где им устроили такую выволочку и намекнули на такие репрессии, что они мигом исправились и клятвенно обещали советскую власть больше не критиковать.

Если не помогал трибунал, а такое изредка случалось, Володарский прибегал к более изощренному методу: газеты он не запрещал, но не разрешал типографиям их печатать.

Так Володарский стал гонителем свободы и мрачным символом советской цензуры. Даже товарищи по партии считали его террористом, убежденным в том, что кровью и только кровью можно сцементировать блоки большевистской власти. Когда стало ясно, что через месяц-другой в Петрограде не останется ни одного органа печати, кроме «Красной газеты», эсеры, которым было не привыкать организовывать теракты, вынесли Володарскому смертный приговор. А вскоре и представился случай, позволивший привести его в исполнение.

20 июня 1918 года Володарский ехал на митинг. И тут, на первый взгляд случайно, совпали три происшествия. Во-первых, в последний момент заболел прикрепленный к нему чекист и Володарский поехал без охраны. Во-вторых, буквально в ста метрах от места митинга ни с того ни с сего лопнула шина и машина остановилась. И в-третьих, когда Володарский вышел из машины, чтобы дойти до места митинга пешком, откуда-то появился невзрачный прохожий, который достал пистолет, расстрелял Володарского в упор и неведомо куда исчез.

Похороны Володарского стали поводом продемонстрировать не только горечь утраты, но и сплоченность рабочего класса вокруг партии большевиков ее героических вождей. Вот как описывала это траурное событие «Правда».