Три повести

— Да, не предполагал. — Бенсон пожал протянутую руку. — Черт возьми, приятно встретить знакомого в этой варварской стране. Вы по делам?

— Да, по делам, — многозначительно ответил Мамед.

— А вы слышали, Господа, эту историю с отрубленной головой? Мне рассказывали сами очевидцы.

— Слышали, сэр.

— Господин Мамед, я хочу сказать, что случай этот отнюдь не свидетельствует о мягких нравах туземных правителей. Вы поняли меня?

— Вполне. Но вы еще больше поразитесь, когда поймете, что они подрубают сук, на котором все мы сидим.

— Кто подрубает?

Бенсон недовольно поморщился. Намек Мамеда на аллегорический сук, который кто-то подрубает, не доставил ему большого удовольствия.

— Прошу выражаться точнее: какой сук, господин Мамед, и кто подрубает его?

— За вами, по-моему, следят, господин инженер…

— Ну, это полбеды…

— Покатилась одна голова… Но, кроме той, есть и другие головы…

— Да, погода быстро меняется, — невесело согласился англичанин и закурил.

В дверь грубо постучали. Не успел Кучук откинуть щеколду, как в комнату ворвался человек, закутанный в бурку.

— Вы уютно устроились, черт возьми! — более чем невежливо сказал вошедший, осматриваясь вокруг (это был Аслан). — Вам известно, что вас подслушивали?

— Кто?

— Черт знает кто! Их было двое. Одного я огрел плетью, и они удрали. О чем вы тут говорили?

— Да нет же, — возразил купец, — мы шептались едва слышно. Может быть, лезли воры?

— Не знаю, — буркнул Аслан.

— Его светлость прав, — заметил Мамед, — осторожность не помешает. Надо кому-нибудь постоять снаружи. А в этом доме нам больше встречаться нельзя!

— Саида, — негромко позвал купец.

Занавеска колыхнулась. Саида поняла, что от нее требуют, и вышла на крыльцо. И Кучук сказал:

— Меры приняты.

Четверо мужчин наклоняются друг к другу. Они стараются говорить как можно тише. Смерть Саатбея, по-видимому, сильно подействовала на молодого князя. Он не может без содрогания вспомнить об отрубленной голове…

— Отец торжествует победу, — говорит он. — Все, кроме Маршанов, поставлены на колени.

У Аслана голос хриплый — в этом повинны перец и вино. Кончик крючковатого носа побелел от злости. Руки его неспокойно теребят жесткую бородку. Настороженный взгляд все время шарит вокруг.

— Батал — сущий изверг, — шипит княжич.

Что, если Батал шепнет старому князю что-нибудь против Кучука, или господина инженера, или…

«Напуган до полусмерти, — говорит про себя Мамед, — тем лучше для нас…»

— Надо придумать что-нибудь, — говорит молодой князь, — надо придумать.

— Ладно, слушайте меня, — властно отчеканивает Бенсон.

Он приглашает всех еще ближе придвинуться к нему. И черные гости, слетевшиеся, как воронье, в этот гостеприимный город, начинают подробное обсуждение задуманного ими дела. Вы можете не сомневаться в том, что дело это, как и люди, затеявшие его, — подлое…

А во дворе, в вечерней сырости, зябнет прекрасная Саида. Она зорко вглядывается в темноту, чутко прислушивается к тишине. Над морем стоит тусклое зарево. Оно отражается, это зарево, во множестве луж и ручейков, а дома, деревья, горы — все погружено во тьму…

К изгороди подъезжает всадник. Саида, не медля, бежит навстречу, бежит прямо по лужам.

— Кто это?

— Я.

И Саида успокаивается.

— Я знала, что ты приедешь, Даур, — говорит она.

Он нагибается к ней, стискивает ее руку.

— Ты откуда?

— С Пицунды.

Голос у него надтреснутый, простуженный.

— Ты промок?

— Немного.

— А где же бурка?

Он махнул рукой: дескать, не до нее!

— Кто у вас дома? — спрашивает он.

— Мы одни: отец и я.

— Это правда?

Дауру очень хочется заглянуть ей в глаза, посмотреть в лицо. Но вместо лица — серое пятно, такое же серое, как пепел на Пицунде… И он выпускает ее руку, холодную, словно ящерица, — как та ящерица с Пицунды…

— Хочешь, я вынесу тебе чашку кофе? — говорит Саида.

— Хорошо, вынеси.

Девушка шлепает чустами по мокрой земле и скрывается за дверью.

Даур отъезжает от изгороди. Нынче ему не до турчанки. Ничего не почувствовало его сердце, кроме неприязни к выхоленной, белолицей Саиде, ибо сердце его осталось там, на Пицунде, вместе со старой Есмой и свежими могилами его собратьев.

Вот как может перевернуть душу один день, всего один-единственный день! И Даур, который всегда глядел только вперед, как сокол, впервые за двадцать лет посмотрел на себя со стороны. И он понял, что стал гораздо старше.

21. СЛЕД ОТ ПЛЕТИ

Два крестьянина — Темур и Согум, снедаемые любопытством, пожелали хотя бы одним глазком взглянуть на логово Кучука-эффенди. Они долго бродили вокруг лавки, выбирая подходящий случай, основательно продрогли и промокли. Наконец, Темур подсадил Согума к высокому окну — и в это самое время кто-то огрел его плетью. Крестьяне, разумеется, бросились наутек.

Плеть оказалась настолько злой, что Темура прошибли слезы.

— Сдается мне, что не простая, а княжеская, — кряхтел Темур, с трудом растирая себе спину. — Кто это может быть? Князей много, а плети их похожи друг на дружку, как черти…