Три повести

Гм… Что же это такое?.. И я на какую-то минуту чуть было не потерял голову. Чуть не поцеловал ее. В ее прохладные, как морские раковинки, губы. Детски пухлые.

— Вы — красивая… — шепнул я.

И усадил рядом с собой. Она была предельно покорна. До странности покорна. Ее голова лежала на моем плече. Я слышал запах ее волос. Совершенно одуряющий. Может быть, сравнил бы его с ароматом лесной хвои. Скорее всего, так пахнет морская вода — соленая, терпкая и здоровая в своей солености.

У нее глаза были закрыты, и мне казалось, что она без сознания. Я набрался духу и поцеловал ее. В плечо. Чуть повыше ключицы.

— Что вы делаете? — прошептала Света.

Я бросился перед нею на колени. Она вся розовая. Дыхание у нее горячее. Передо мною сомнамбула. Настоящая сомнамбула!

В горах доводилось мне видеть чистые родники в скалистой чаше. Если это не покажется банально, именно такие родники напоминала собою Света.

Она понемногу, словно бы с трудом, приходила в себя. Улыбаясь. Эдак виновато. Совершенно неподражаемо…

— А вы не сердитесь, Светочка?

Даже не знаю, почему задал ей этот вопрос. Какое это имело значение — сердится или нет? Она склонила голову мне на плечо. Доверчиво. По-детски.

— Нет, — услышал я. — За что же?

Я и сам не знал, за что.

Поднялся с колен и грохнулся на стул, который едва не разлетелся на части.

— Света, — сказал я, — когда вернется Анастасия Григорьевна?

— Не знаю.

— Может быть, сию минуту?

— Возможно, — ответила она. — А ведь я вовсе запамятовала…

— Что?

— А то, что тетя Настя может в любую минуту прийти.

— Неужели? — Я выглянул во двор. Там было тихо и пусто. Ни Шарика. Ни тети Насти. Зной да зеленые деревья.

— Можно я пойду?.. — сказала Света.

— Да, да! Конечно!

И она пустилась домой. Наутек. Как девчонка. Я видел ее сверкающие, словно форели в воде, пятки… Распахнула дверь и — исчезла в черном четырехугольнике.

Я бросился навзничь на постель и уставился взглядом в потолок. Что она обо мне думает?

Сердце колотилось, как сумасшедшее. Я протянул руку и дотянулся до чайника с холодной водой. Отпил глоток, и стало лучше. Еще глоток — совсем хорошо! И то, что было пять минут назад, уже оборачивается легендой, отголоском древнего происшествия. Как все это было давно! Если бы Света в эту минуту вздумала уехать куда-нибудь — все бы казалось настоящим сном. Только сном!..

На столе лежал том Александра Дюма. Вот оно, вещественное доказательство: Света действительно была здесь!

Интересно, как бы на моем месте поступил Дюма? Он, как известно, не знал в любви преград. Как бы то ни было, рад, что поступил именно так, как поступил.

5

— Слушай, начальник, — сказал мне Леварса Ануа, — зачем ходил к Матуа?

— Директору рыбозавода?

— Да.

Я объяснил ему, что это было проявлением чистейшей воды любопытства. Просто рыбки захотелось, и мы пошли к нему.

Леварса покачал головой. Недоверие к моим словам сквозило в каждом его слове. Нет, он был уверен, что я лгу. Он сказал:

— Разве за рыбой на рыбозавод ходят?

— А куда же?

— К рыбакам, у которых динамит имеется.

— Что они, рыбу глушат?

— Да еще как! Разве вы не слышите?

(Верно, время от времени в разное время суток раздавались взрывы где-нибудь у мыса Кастора или мыса Поллукса. Но кто мог предположить, что это браконьеры бесчинствуют?)

— Да, браконьеры, — подтвердил Леварса. — Они. А кто же? Одну рыбу берут — миллион губят. Рыба есть у браконьеров. Хотите кефаль? А? Такую свежую?.. А у Матуа — что? У него одни бинокли и эти… Как их?.. Барометры! Правда, и радио есть. Но разве радио поймает что-нибудь?

Я сказал, что, по моему твердому убеждению, Матуа не на своем месте.

— Почему? — спросил Леварса.

— Он же не специалист…

Леварса сделал вид, что говорит серьезно. Притворился крайне наивным… Напротив, Матуа большой специалист, утверждал он.

— Я этого не заметил, — сказал я.

— Как — не заметил?

— Он ничего не понимает…

— Он все понимает!

— Мы с вами, Леварса, по этому вопросу не договоримся.

Он взял меня за пуговицу рубашки и внушительно сказал:

— Матуа — прекрасный специалист: он знает, как нужно лизать одно место всем начальникам.

Я пожал ему руку. Теперь мы поняли друг друга.

Леварса был уверен, что я напишу фельетон. Таких людей, дескать, надо давить, как клопов. А впрочем… При ближайшем рассмотрении Леварса оказался ярым пессимистом. Он не верил в фельетон, не мог вообразить себе силу, способную сокрушить этого Матуа. Такой человек, дескать, еще не рождался. Вот раньше в Абхазии, сказывают, жил герой нарт Сасрыква или герой Абрискил. Они никого не боялись, потому что правду любили. Сейчас в Скурче самые большие герои — это Матуа и Шукур. Что захотят, то и сделают. Предколхоза у них в кулаке, предсельсовета — за пазухой…

— Ой ли? — усомнился я.

— Не верите?

— Это же страшно, Леварса.

— Если страшно, надо что-то делать. Я — маленький человек. Я — темный человек. Это правда. Если меня спросят: Леварса, скажи, что делать? — я скажу.

Я решительно возразил:

— Во-первых, вы человек не маленький. Во-вторых, не темный. Вы — полноправный гражданин. Это значит, что в ваших руках большая сила.