Три повести

Мы спокойно пошли дальше. Сколько я себя помню, мне внушали, что сновидение — это продукт «материальной деятельности нервных клеток мозга», а телепатия — чепуха, причем вредная, гипноз — что-то медицинское, но тоже почти чепуха…

— Верно, — подтвердил Валя. — Мои познания тоже не идут дальше этих блестящих формулировок. Но я думаю, что для истинно образованного человека это ничтожно мало.

Я погрозил ему пальцем:

— Мы не позволим вам раскисать от разных там телепатий.

— Кто это — мы?

— Журналисты.

Валя смешно надул щеки:

— В таком случае — сдаюсь.

Наш спор, как обычно на протяжении всего нашего знакомства, и на этот раз окончился впустую: то ли мы все уяснили — каждый сам для себя, то ли опасались доводить спор до логического конца, избегая четкого выражения своих мнений. Все уходило куда-то в песок…

Темраз Матуа встретил нас словно адмирал боевую эскадру: во всей рыбацко-руководящей форме. Он был в новенькой зюйдвестке. Белый китель элегантно облегал его неполное тело. Лихой матросский клеш. И огромный морской бинокль на груди. Как выяснилось позже, это была его обычная производственная одежда, тщательно охраняемая от норд-оста и разных бризов. А зюйдвестка блестела, точно отлакированная час тому назад, и никаких таких следов рыбьей чешуи или соленой морской воды на ней не обнаруживалось.

Ему не более пятидесяти. Тщательно, по-морскому выбрит. А на вид — анемичен. Малоподвижен. Говорит вяло, словно нехотя. Роста же высокого. Адмиральского.

Он пригласил нас в контору. Вдруг нам почудилось, что мы перенеслись в корабельную боевую рубку, одновременно являющуюся каким-то складом инструментариев и приборов.

На стене, за спиной Матуа, висел огромный барометр. А я подумал — городские часы. Слева и справа от барометра разместились судовые хронометры разных типов и манометры котельные. На шатких столах стояли ящики с электронным оборудованием и радиоприемники довоенного образца (СИ, СВД-9 и другие, вплоть до детекторных). На полу мы увидели обрывки сетей, стеклянные поплавки, сваленные в кучу, дюжину багров, не меньше — весел и множество непонятного железного лома и прочей, как выражаются на Кавказе, харахуры́. Вместо стульев посетителям служили ящики из-под копченой барабули и бочонки, в которых некогда тесными рядками лежала селедка. Да, не забыть бы о буе, ярко окрашенном свинцовым суриком. Он удачно завершал морской колорит конторки…

Матуа уселся за стол. Достал коробку «Казбека». Предложил нам покурить. И, глядя в морскую синеву, — большая складского типа дверь была отворена настежь, — сказал ровным, бесстрастным голоском:

— Вы откуда будете, товарищи?

Я объяснил ему, что мы — простые отдыхающие, мечтающие о свежей рыбе. При слове «рыба» Матуа вздрогнул. Я выждал минутку и сказал, что не возражали бы и против копченой. В ответ — странная улыбка Джиоконды.

— Так. — Матуа неторопливо постучал мундштуком папиросы о коробку. — Значит, вы отдыхаете? В Скурче? Это очень хорошо, Значит, вы не местные?

Мы доложили, кто мы и откуда. При слове «журналист» он среагировал той же улыбкой Джиоконды. Ореол физика, коим был увенчан Валя, не произвел на Матуа ровно никакого впечатления.

— Вам у нас нравится, товарищи?

— Очень.

— Вот бы рыбешки еще… — нетерпеливо добавил Валя.

Матуа внимательно следил за линией горизонта.

— Свежей или копченой? — спросил он глубокомысленно.

— Все равно какой, — небрежно ответил Валя. — Разумеется, за наличный расчет.

То, что мы услышали, было столь же холодно, сколь и категорично. Матуа сказал:

— Уважаемые товарищи… Здесь контора завода… Ларька у нас нет…

И замолчал.

Я пробормотал что-то насчет того, что нас, дескать, интересуют скурчинские рыбаки. Нам, естественно, захотелось, дескать, явиться сюда.

Матуа аккуратно выпустил струйку дыма прямо перед собой, не прерывая наблюдений за линией горизонта.

— Я здесь работаю, — сказал он, — ровно шесть месяцев и три дня. Я был директором раймага в Очамчире. Меня знают в Министерстве торговли. В райкоме. — И неожиданно поинтересовался: — Вы рыбу любите, уважаемые товарищи?

— А кто же ее не любит? — простодушно вопросил Валя.

Матуа царственно повернулся к нему всем корпусом. (Горизонт, разумеется, остался в эти мгновения без наблюдателя.)

— Кто не любит? — сказал Матуа. Его лицо приняло каменное выражение. — Кто не любит?.. Я не люблю, уважаемые товарищи.

Чего не ждали — того не ждали! Валя всплеснул руками и чуть не покатился со своего ящика. Я был потрясен: рыболовецкий начальник, ненавидящий рыбу! Скажем прямо: ничего себе явленьице. Так и просится в фельетон. А может, это шутка?

— Разве это удивительно, уважаемые товарищи? У меня холецистит. Один врач даже выразился так: цирроз. Эта болезнь есть самая страшная. Я ем только отварное. Надо в день питаться пять раз. А еще лучше — шесть. Понемногу, уважаемые товарищи. Хорошо, что рыбы нет…

— Как нет?

— Вот так, уважаемые товарищи, нету.

— В море нет?

— Конечно, в море. А на суше рыба не проживает. Я вам скажу откровенно: море тоже влияет на человека. Вы знаете морскую болезнь, уважаемые товарищи?

Мы дружно закивали.