Три ролика магнитной ленты

А Стрепетов так же спокойно продолжал выписывать цепь ничем не связанных между собой знаков в выражений. Но вот он кончил, положил мел и повернулся к Николаю Николаевичу. «Ну, как? Здорово?!» — словно бы говорил его вид. Мы замерли, посматривая на преподавателя, — что-то сейчас будет?!

Некоторое время Николай Николаевич изучал Мишкины «выводы», не меняя выражения на лице, затем издал звук, похожий на чих, и неожиданно разразился неудержимым старческим смехом с посвистом. Мы тоже стали хохотать.

Николай Николаевич смеялся долго, наконец устало замахал на Стрепетова рукой, дескать, можешь садиться. Мишка возвращался с видом победителя.

…Прозвенел третий звонок, в зале все места уже заняты. Пришлось занимать «галерку». Мишка и здесь шепотом рассказывал смешные истории. Не заметили, как кончился доклад и начали вручать грамоты. И вдруг словно гром с ясного неба:

— За успешное окончание учебного года и высокие производственные показатели Почетной грамотой награждается слесарь инструментального цеха Журавин!

Что, я?! Нет, тут какое-то недоразумение. Это, наверное, однофамилец… Но ребята дружно вытолкнули меня в проход между рядами:

— Ну, иди же!..

Я неуверенно пошел, поднялся на сцену: комсорг вручил грамоту, что-то говорил напутственное… Я слушал его и не понимал. Возвратился на место. Ребята сразу потянулись:

— Ну-ка, дай взглянуть. Ух, ты!

— Вот это да! Теперь в рамку под стекло и на стену.

— Человек в гору пошел!

Еле дождался перерыва. В фойе, в одном из углов, устроились «духовики». Загремела музыка, закружились по паркету танцующие пары. Ребята разбрелись кто куда. Я остановился в стороне, в одиночестве. Вспомнил слова матери: «Поди, ждет какая-нибудь». Наивная мама!..

И тут увидел Лену Лесницкую… Это было так неожиданно. Наши взгляды на миг встретились, Лена улыбнулась и кивнула головой — поздоровалась. А может, мне показалось?..

Странное дело… Я не мог понять, радует ли меня эта встреча. Сколько мы не виделись? Год? Нет, два с лишним года…

Лена

А началось так…

Женскую школу от нас отделяли всего лишь решетчатый железный забор, кусты акации и жимолости, подстриженные бобриком. Наша школа часто устраивала совместно с девчонками спортивные соревнования, туристские походы и вечера. На этот раз девчонки затеяли пушкинский вечер и принесли пригласительные билеты, написанные от руки. Мне и Кольке Галочкину билетов не досталось. Мы стоим у забора, не зная, что делать. Здорово хочется попасть на вечер. Я еще ни разу не был у девчонок.

— Малявка этот Рындин, — ворчит Колька, — раздал билеты и ничего не сказал мне. Ну, предатель! Я ему этого не прощу. И зачем только мы выбрали этого гнома старостой?

— Ну что, так и будем топтаться у ворот? Там уж, поди, началось… Не отчалить ли нам домой?

Колька смотрит на меня иронически.

— Почтенный, вы, кажется, падаете духом. Не я буду, если мы не пройдем! Двигай за мной. Прорвемся. Главное — решительность. Положись на меня, и будет полнейший порядочек.

Колька дернул меня за рукав и небрежной походочкой направился к калитке.

В вестибюле было пустынно, только пожилая техничка сидела на табуретке возле гардероба и вязала чулок. Колька уверенно подошел к перегородке и, подмигнув мне, солидно сказал:

— Раздевайся, Сережа. Нас там заждались.

— Вы куда это, ребята? — спросила техничка.

— Как куда? На вечер.

— Отколева вы? Ить уже поздно. А билеты-то у вас есть?

— Зачем же нам билеты, тетя? Мы ж выступаем, ясно? Артисты мы!

И, не дожидаясь дальнейших расспросов, побросали свои пальто и, перепрыгивая через ступеньки, помчались наверх, в актовый зал.

Вечер уже начался. Мы на цыпочках пробрались вперед и уселись на свободные места сбоку, у самой сцены. Отсюда хорошо было видно, как девчонки волновались, охали и суетились за кулисами.

Одна старшеклассница читала доклад о жизни и творчестве Пушкина. Другие, когда нужно было, по ходу доклада, выходили на сцену и читали стихи.

Появилась худенькая девочка, невысокая такая, со смуглым лицом, в белой кофточке с короткими рукавами, как фонарики, и черной юбочке с массой складок… Она очень волновалась и, театрально разводя руками, звонким голосом продекламировала стихотворение Лермонтова «На смерть поэта». Длинные черные волосы с розовыми бантиками разлетались, когда она поворачивала голову то в одну, то в другую сторону; щеки стали пунцовыми. Голос иногда срывался, дрожал. Вероятно, со сцены она выступала впервые, и ей хотелось это сделать очень хорошо, но она не в силах была справиться со своим волнением и поэтому терялась. Когда она спотыкалась на каком-нибудь слове, мне было жаль ее, так и хотелось подсказать, как на уроке в классе. Однако девочка благополучно дочитала до конца и убежала за кулисы. Я невольно поднялся, глядя ей вслед. Колька дернул меня сзади за штаны и, усадив на место, с ухмылочкой сказал:

— Чего ты вскочил? Девчонку никогда не видел?

А я готов был бежать за девчонкой, хотел быть там, где она.