Три ролика магнитной ленты

Я прошел несколько раз мимо школы. Она приветливо поблескивала умытыми окнами. Где-то там, за ними, в чистых и светлых классах сидели ученики. Они писали диктанты, решали задачи, переводили с иностранного…

Впервые за последние месяцы я загрустил о своей школе, о своем классе, о своих учителях. Потянуло к школьным товарищам. И чем сильнее было это желание, тем яснее становилось, что путь туда закрыт. Я никогда больше не смогу носиться по просторным школьным коридорам, не буду отвечать на уроках. Даже получить двойку, казалось мне, было бы в радость.

Зазвенел звонок. Из школы выбежали две маленькие девчушки в белых фартучках. Припрыгивая то на одной, то на другой ноге, они пробежались по чистой площадке перед подъездом и снова скрылись в дверях, довольные, смеющиеся. Они радовались весне, солнышку. Столько беззаботности было в них, что я позавидовал!

Вечером меня потянуло в кино. Не хотелось заходить в здание, и я стоял возле кинотеатра, упиваясь весенним воздухом. У входа роилась толпа, жаждущая билетов — в кассе их не осталось.

Вдруг заметил Лену. Даже не поверилось. Неужели так может быть, чтобы днем подумал, а вечером желание осуществилось? Как в сказке! Лена шла прямо на меня и улыбалась. Я невольно сделал шаг навстречу, но… из-за моей спины вынырнул Семка. Она кивнула ему, взяла под руку, и они скрылись в кинотеатре.

Гадливое, унизительное чувство испытал я. Это очень неприятно, когда в душе копошится жалость к самому себе. Настроение безнадежно испортилось. Билет я отдал какой-то девушке и ушел прочь.

Около часу слонялся я по улицам. Забрел в квартал молодежных общежитий, где жил Костя Бычков. Зайти?.. Зашел.

Комната, в которой жили Бычков, Стрепетов и еще двое парней, была маленькой. Обстановка простая: кровати, тумбочки, стол, четыре простых стула. На окнах простенькие, не первой свежести занавески. Над кроватями — дешевенькие бумажные коврики производства рыночных художников, с такими же дешевыми рисунками, нарисованными малярными красками. В рамках фотографии, пара цветных плакатов вместо картин и старенькая гитара.

За столом сидели Костя, Миша Стрепетов и незнакомый парень. Костя обрадовался моему приходу.

— Знакомься, мои друзья.

Парень — высокий и плечистый, с крупным скуластым лицом и вьющейся темной шевелюрой — назвался Василием. У него широкие толстые ладони. Мою руку сжал сильно, до хруста. Движения у него замедленные, ленивые, сила чувствовалась в нем недюжинная. Он походил на кузнеца-мастерового с широкой лентой на лбу, такого я видел в какой-то книге.

Костя принял от меня пальто, положил на кровать. За стол сел рядом. Появилось две бутылки водки, колбаса, квашеная капуста. Я сказал, что забежал на минутку, тороплюсь, но Костя ничего не хотел слышать.

— Успеешь! Мы с тобой ни разу не пили еще! Закусочка у нас, правда, неважнецкая, но другой нет.

Костя раскупорил бутылку, разлил водку по четырем граненым стаканам.

— Я не пью! — заявил Мишка.

— Бросил?

— Бросил. Окончательно и бесповоротно.

— И давненько?

— После последнего раза ни разу не пил.

Костя поднял свой стакан.

— Ну, будем здоровы! — он залпом выпил водку… Я удивился его лихости: здорово пьет! А Костя подмигнул:

— Давай, давай!

Ребята не пили, ждали, пока я выпью. Василий добродушно ухмыльнулся и укорил:

— Э! Да ты, паря, кажись, и водку пить не умеешь. А еще работяга!

Отказываться было неудобно. Я не стал признаваться, что никогда водки в рот не брал, собрался с духом и выпил. Рот обожгло горечью. Я быстро принялся закусывать колбасой и капустой. Вскоре почувствовал приятное хмельное кружение.

— Слышь ты, Костя! — сказал Василий, — у нас поговаривают, будто расценки того, резануть хотят. И понятно. Производительность высокая! Я говорю пацанам: куда проценты гоните? Себе же по карману бьете.

— Видел его! — встрепенулся Мишка. — Отсталый ты, темнота! Тебе условия труда облегчили?

— Чего?

— Того! — На твоем станке внедрили пневматику? Внедрили! Время на операцию сократилось? Сократилось! А он, видите ли, хочет за счет государства длинные рубли заколачивать! Спроси тебя — хочешь в коммунизме жить? Хочу, скажешь, кто не хочет работать мало, а получать много! Так работай же на совесть.

— Выискался оратор-агитатор! — пробасил Василий.

— Хо! — усмехнулся Мишка. — Знаешь, Костя, как Ваську разрисовали в цехе? «Бокс» вывесили, в нем нарисовано — пьяный обнимает столб, на нем часы показывают половину девятого, и внизу Васькина фамилия красуется. Умора!

Василий недовольно нахмурился.

— Закройся, вобла! — зло выругался он.

— Ну-ну! Я попрошу несоюзную молодежь выражаться помягче.

Костя молча слушал, потом бесшабашно вскинул голову.

— Бросьте вы! Давайте лучше еще выпьем!

Он раскупорил вторую бутылку, и мы снова выпили.

Ребята закурили, я тоже взял папиросу, неумело помял в пальцах. От табачного дыма захватило дыхание, и я долго кашлял.

Костя поднялся, с шумом отодвинул стул.

— Скучно живем, братцы, вот что я скажу. Разве это житуха? Ну, вот ты — комсомолец, — обратился он к Мишке, — а чем ты лучше меня живешь? Ничем. Живем как-то так, ни вашим, ни нашим.