Три ролика магнитной ленты

Я понял причину такого настроения. Не имея ни родных, ни близких, Коля привык к своей нынешней жизни и боялся потерять связь с тем, что стало для него в последние годы, может быть, единственной привязанностью — завод и товарищи.

Ходил провожать Бычкова на вокзал. Было много народу. Ребят провожали весело, с песнями и музыкой. Гармонисты не жалели сил, девчата голосисто распевали частушки, звонко выстукивая каблучками по асфальтовому перрону задорную дробь:

Собрана уже котомка
И на лавочке лежит.
Провожаю я миленка
В нашу армию служить.

Ты играй, гармонь, со свистом,

Не ударю в грязь лицом.
Милый будет мой танкистом
И решительным бойцом.

Костя был трезв, задумчив. Изредка он оглядывался по сторонам.

— Васька обещал прийти, да что-то нету…

Вскоре к эшелону прицепили паровоз, и началась посадка в вагоны. Молодой лейтенант торопливо бегал по перрону и отдавал приказания сопровождающим солдатам. Поднялась суета, крики, слезы.

Перед самой отправкой прибежал запыхавшийся Ковалев.

— Думал, опоздаю… Успел! Ну, как устроился?

— А чего устраиваться? — хмуро ответил Костя. — Сяду в вагон, и увезут куда надо.

— Это, конечно… Да! Чуть не забыл. — Он вытащил из-за пазухи небольшой сверток и протянул Косте: — Держи… Тебе. От нас, заводских…

Костя взял в руки сверток, обнял Сашу. Они расцеловались несколько раз, крепко по-мужски. Потом мы с Костей обнялись, потискали друг друга.

— Пиши. Не забывай.

Костя кивнул головой и пошел не оборачиваясь, высокий, ссутулившийся, в хлопчатобумажной спецовке, в фуфайке и шапке.

Паровоз дал гудок, вагоны вздрогнули, лязгнули буфера, и эшелон медленно покатил вдоль перрона. Призывники, стриженные наголо, высовывались в широкие двери теплушек, махали кепками. Провожающие шли, пока можно было, рядом с поездом и тоже махали. Где-то захлебывалась гармошка. Я смотрел помутневшим взглядом вслед уходящему поезду, который увозил Костю Бычкова, рабочего парня, моего друга.

Обратно возвращались с Ковалевым. Он был задумчив, не такой, как раньше. До этого я считал его только мастером, хорошим парнем. А теперь, после проводов Бычкова, что-то большее связало нас. Бывает иногда так, знаком с человеком давно и вроде многое о нем знаешь, и вдруг открывается в нем самое-самое важное, чего не замечал до последнего момента. Важное — это человечность, чуткость, доброта.

Сентиментальность? Колька Галочкин, наверное, по этому поводу изрек бы цинично:

«Ба! Как трогательно — внимание!» — или что-нибудь в этом роде. А! Что Колька понимает?!

Через полмесяца я получил от Кости письмо, в котором он писал:

«Здравствуй, друг Серега!

Вот я и солдат.

Находимся мы в Поволжье. Когда приехали, нас прежде сводили в баню и — прощай гражданская спецовочка! Одели в новенькое обмундирование, что называется, с иголочки. Смотрим в зеркало, друг на друга, и не верится — мы это или не мы. Сержант учит нас, как гимнастерку правильно заправлять под ремень да как ровно постель закрывать. Эге! Тут, брат, все по линеечке должно быть: и кровати, и тумбочки, и одеяла, и подушки — все как в строю! Дисциплина! За провинности посылают драить полы или на кухню картошку чистить: наряд вне очереди называется, или, как тут еще говорят, рябчика отхватить. Я уже испытал это…

А вообще служба нравится.

Сейчас пока на хозработах. Кормят хорошо.

Вчера водили в санитарную часть — поставили один укол сразу от всех болезней!

Вот, пожалуй, и все.

Пиши о себе, о заводе, о ребятах наших. Как там у нас? Что новенького? Скучаю малость.

Передай большой привет хлопцам и особенно Саше Ковалеву!

По-солдатски жму твою лапу!

Костя».

Ковалевы