Три с половиной ступеньки

Следующий день тянулся бесконечно. Он никому не сказал, кроме Лены Левшиной, что Лариса в больнице. Он надеялся, что все обойдется, но предчувствие говорило обратное. Такому настроению соответствовала и погода. Шел мокрый снег с дождем. На улице было настолько неуютно, что хотелось скорее под крышу, в тепло. Сразу после третьей пары он побежал к ближайшему телефонному автомату. С волнением набрал номер медицинского поста и после того, как он спросил о состоянии пациентки Барсуковой, услышал ужасающую новость: Ларису прооперировали, плод погиб. Как на самом деле было, он не знал и понимал, что никогда не узнает, но в тот момент он испытал ощущение пустоты, словно у него что-то вырвали, отняли сугубо личное и не думали возвращать. После услышанных слов он не смог ничего произнести, обессиленно повесил трубку и вместо четвертой пары медленно направился в сторону своего общежития.

Он должен был идти к Ларисе, но ему этого не хотелось. Он не знал, что он сможет ей сказать, какие найти слова, если ему самому требовалось чьего-то участия, поддержки, каких-то действий, внимания. Он поднял воротник куртки, втянул голову и медленно шел по слякоти, которая каждый раз расползалась от его ботинок, как только он делал шаг. Он испытывал боль, боль утраты. Половина срока беременности… Это страшно… Все видели и знали, что Лариса беременна, и теперь у него возникло чувство сродни чувству стыда. Ему казалось, что все теперь будут показывать на них пальцем и, возможно, за глаза упрекать.

Они так свыклись с мыслью, что вот-вот их станет трое, что много говорили на эту тему, строили планы и ни от кого не скрывали своей ожидаемой радости. Но все оборвалось в один момент. Поэтому он и испытывал стресс: светлые, радостные мысли сменились темными, гнетущими и отнимающими силы. Пока он дошел до общежития, он изрядно промок, почувствовал озноб. Придя домой, он переоделся в сухое, но состояние озноба его не оставляло. В голове была пустота, а в теле появилась непонятная ломота. Он не знал, чем себя занять, да ему ничего и не хотелось. Вскоре периодические приливы жара подсказали ему: он простудился.

Ночь опять была кошмарной. Укутавшись в одеяло, он согревался и засыпал, но через какое-то время просыпался оттого, что был весь мокрый. Простыня и одеяло вобрали его пот и были неприятны по ощущению, холодили тело. Он обтирал себя полотенцем, переворачивал одеяло, перемещался по постели, отыскивая сухое место, вновь засыпал и вновь просыпался в холодном поту. И так было несколько раз за ночь. Рано утром Николай почувствовал, что ему стало легче, но он знал, что этот эффект кратковременный и ему следовало бы отлежаться. Но, боясь расклеиться, он встал, приготовил себе чай с бутербродом и в половине восьмого поспешил к Ларисе в больницу, рассчитывая ее увидеть до обхода врачей. Но его не впустили в палату, потому что время для посещений еще не настало. Ему пришлось сказать, что его не было дома, когда жену увезли в больницу, и ему важно увидеть ее. Дежурившая медсестра смилостивилась и сказала, чтобы он вышел из отделения и ждал на лестнице. Она позовет жену, и та выйдет, если сможет. Лариса пришла примерно через минуты три, но Николаю показалось, что он ждал ее гораздо больше времени. Она появилась в дверном проеме вся скрюченная, держась рукой за живот, лицо было по-прежнему припухшим и безжизненным. Увидев Николая, вскинула руки и обняла его за шею.

– Я потеряла, я потеряла его! – сказала она и зарыдала.

– Ну что ты, что ты! – сказал Николай. – Ты ни в чем не виновата. Мы вместе с тобой потеряли. Не плачь! Что тут сделаешь! Я прошу тебя, не плачь!

– Понимаешь, это был уже человечек, мальчик! Они сказали, что развитие нормальное было… – она говорила, рывками заглатывая воздух. Николай чувствовал, как все ее тело тряслось, вздрагивало в такт ее всхлипываниям. Он гладил ее спину, стараясь передать ей спокойствие и смирение перед случившимся.

– Они нам его отдадут? Ну чтоб похоронить, – спросил Николай, неуверенным, упавшим голосом.

– Я спрашивала. Нет. Сказали, что выдают, если ребенок доношенный и умер при родах. А нашего называют плодом. Я ничего не видела, была под наркозом.

– Ну все, Лариса! Не плачь! Мы уже ничего не поправим. Теперь нужно думать о себе. Поправляйся побыстрее, восстанавливайся. Будут у нас еще дети, не сомневайся. Главное, чтоб ты была здорова, тогда и дети, и счастье – все будет.

– А-а-а! Коля-Коля! Если бы ты знал, как мне больно и обидно! Если б знал… – вскричала ее душа, и она еще сильнее прижалась к нему.

– Лариса! Надо жить, надо не падать духом, надо идти вперед. Кто знает, почему нам выпало такое испытание. Это, наверное, только Богу известно.

– Так что мы делали не так? Почему у других все просто и хорошо? Что я, хуже других?