Три сердца, две сабли

Грифель я дальновидно позаимствовал за столом, а к нему в придачу выпросил еще и пару свежих листов с оправданием: позвольте, дабы не скучать под арестом, заняться рисованием сего русского имения. Капитан не возбранил, но поставил новое условие: на одном из листов изобразить на фоне сего имения его самого. Но только после того, как он проверит, дельно ли расположился его эскадрон.

Я спешил с написанием донесения. Но не успел закончить нескольких последних строк, как в дверь моего обиталища раздался тихий, но уверенный стук.

– Господин лейтенант, не позволите ли вас побеспокоить?

Кровь ударила мне в голову. То был осторожный голосок несравненной Полины Аристарховны!

С быстротою фокусника сложил я исписанный лист вчетверо и, засунув его наскоро за пазуху, вскочил во фрунт со словами:

– Милостиво прошу вас, сударыня!

Хозяйка усадьбы вошла. Щеки ее жарко алели, но посмотрела она на меня, не тупя тотчас взор. Храбрость горела в ее очах. У меня же в те минуты вид был, выражаясь словами Петра Великого, вероятно, лихой и придурковатый, раз уж Полина Аристарховна так лукаво улыбнулась, приглядевшись ко мне от дверей.

– День полон чудес. И вот новое чудо. Я не могу поверить своим глазам! – проговорил я, сдерживая, по известной причине, прочие изыски куртуазности.

– Вообразите себе, я к вам на правах порученца… – сказала Полина Аристарховна, приближаясь ко мне столь же отважно и величественно, как встречала она вражеский эскадрон в лесу. – Увы, пока не императорского.

У меня вновь зашумело в голове.

– Чьего же, позвольте осведомиться?

– Вы узнаете это сами… – твердо и властно отвечала девица, столь же решительно протягивая мне… вчетверо сложенный листок! – …из сего донесения. Из него же вы почерпнёте, почему оно послано не со слугой и почему мною ради него попраны светские приличия.

Я принял депешу, не зная, что сказать. Интрига вырастала передо мною, как сказочный дремучий лес.

– Я не могу более задерживаться, – сказала Полина Аристарховна. – Желаю вам приятного отдыха.

С тем она повернулась и пошла к двери. По пути она бросила взгляд на оставшийся чистый лист и задержалась еще на несколько мгновений.

– Вы ведь скоро покинете нас, господин императорский порученец? – вопросила она вполборота.

– Надеюсь… – вырвалось у меня, о чем я тут же пожалел… но после решил, что в то мгновение такой ответ был единственно верен.

Я приметил тень огорчения, мелькнувшую на лице прекрасной хозяйки.

– Надеюсь, – близким эхом откликнулась она, – что вы, однако, найдете время дать мне хотя бы один урок рисования.

– Готов прямо сейчас, сударыня, к вашим услугам! – с жаром воскликнул я.

– Нет! – властно подняла руку Полина Аристарховна. – Сначала извольте прочесть сие донесение. Оно срочное. После найдете меня в гостиной.

И она стремительно вышла.

Несколько времени я постоял столбом, потом развернул «донесение.

Удивление мое вновь вышло из берегов!

Копирую здесь сие «донесение» по памяти на русском языке:

«Лейтенант Суррей!

Если вы станете читать сие послание в присутствие невероятной (так и было написано – incredible) русской богини, то сдержите ваши чувства. Если не сможете, то хотя бы отвернитесь в сторону. Она на нашей стороне. Я сказал ей, что я русский шпион. Убедить ее в этом не составило труда. Вы в этой легенде – мой поверенный во французском штабе. Нам нужны пистолеты. И считайте, что они уже в нашем распоряжении. Ее слуги вскорости проведут нас в удобное место в лесу. Мы решим наши дела на одиннадцати шагах, и тот, кто останется в живых, будет расхлёбывать эту кашу дальше.

С полным почтением к Вам и самыми искренними намерениями

Е.Н.

P.S. Не примите за оскорбление напоминание о том, что письмо сие следует по прочтении уничтожить немедля».

Первое, что вырвалось у меня в ответ, было любимое же ругательство Евгения:

– Тысяча дьяволов!

Я еще только задумывал план, а этот пострел уже везде поспел! Бонапартовы войска поражали стремительностью своих продвижений. Верно в ту пору сетовал Денис Васильевич Давыдов: французский пехотный полк мог перемещаться порой живее нашего кавалерийского эскадрона. Но в минуты моего замешательства приходилось признать, что и мысль французская пока двигалась стремительнее русской. Я был зол, еще как зол! И, находясь в одиночестве и тишине, со смущением обнаруживал, что моя злость представляет собою смесь: на четверть из мысли, что сей авантюрист не только опередил меня в стратегии и тактике, но и хладнокровно ввергает в опасность Полину Аристарховну, а на остальные три четверти – из ревности. Да, да, из жестокой ревности! Что там этот пронырливый черноглазый дьявол успел еще нашептать невинной девице, как еще искусить ее!

Не в силах более оставаться на месте, я стремительно покинул комнату с горячечным желанием объясниться немедля с Полиной Аристарховной. Вот именно немедля! Я надеялся, что поправки к моему плану родятся в моей голове на ходу, до того как я достигну гостиной.