Три сердца, две сабли

На конь нам сесть не дали. Мы двинулись пешими, ведя своих коней в поводу в середине колонны по трое. Куда продвигался баталион? Вскоре мы узнали: в направлении имения, которое один из прошлых разъездов нашел при взгляде издали наиболее безопасным и подходящим для временного постоя.

С поляны мы выступили на узкую дорожку, где гусары теснились, то и дело чокаясь шпорами, да и нас давили крупами своих крепких одров, а потом выступили мы на дорогу прямую и довольно прибитую. Она пронзала густой лес, кроны дубов смыкались над нами. Мы продвигались словно в гигантской парковой перголе. Превосходная дорога в грозных столетних дебрях казалась зачарованной, нарочно сделанной для нас, направленной к опасной приманке… Ступали гусары тихо, не переговариваясь, зорко глядели по сторонам.

Пользуясь временем и монотонностью марша, позволю себе рассказать о нас обоих и об удивительных путях Провидения, сведших двух персон, кои, казалось бы, из начала не имели никакого общего направления судеб. Все, что узнал я от Нантийоля в разных беседах, я здесь обобщу из разрозненных «эскизов» и «набросков» вместе с «эскизами» и набросками моей собственной прошлой жизни, дабы читатель мог окинуть беглым взором всю картину, весь театр сближения судеб.

Итак…

Можно назвать нас «погодками». Я старше Нантийоля чуть более, чем на год. И пока я непослушным младенцем носился по просторным полянам и лугам нашего имения, хватал ручонками с цветов темных шмелей и познавал живую природу во всей правдивой прелести ее невинных укусов и ожогов, сын виконта Жофруа де Нантийоля лихо, с разбега катался на коленках по наборным паркетам Версаля, начищенным до зеркального блеска и глади зимнего катка. Пока мои няньки с воплями, годными разогнать стаю волков, разыскивали меня в непроходимых зарослях лещины, а любимый доезжачий отца находил меня и, подобно легавой, вытаскивал едва не за волосы из лисьих нор на Горелой Сечи, младенец Евгений, играл в пряталки с дочками фрейлин в подстриженных кустарниках райских садов, где и споткнуться не на чем… И, поди ж ты, вышел из него превосходный разведчик и боец-одиночка! Как же так вышло? Посмотрим на наши судьбы с большего удаления.

Я был у отца третьим ребенком, поздним последышем. Отец уже сделал блестящую службу, отличившись в первых же войнах при начале царствования Великой нашей матушки-государыни Екатерины. Войны то были не слишком грозные, но немаловажные для укрепления трона и государства. Отец повоевал то с польскими конфедератами, то с турками, дослужился до полковника, получил Георгия четвертой степени и сильное ранение в правое бедро, стреножившее его и оправдавшее в полной мере почетную отставку. Он не сделался помещиком старой закалки, успевши получить и еще одно ранение – в душу – либертенскими баснями Дидло, посещавшего в ту пору нашу столицу. С этим бойким разумом французом и довелось раз столкнуться отцу, навсегда от той встречи присвоившего себе звание прогрессиста. Иными словами, детям его было позволено многое, чего еще в ту пору не позволялось дворянским отпрыскам. Мы уже не подходили к отцу со страхом поклонения, как к идолу, по часам раза два на дню, а мешались у него под ногами, когда хотели.

Отец женился поздно, но выгодно и счастливо, родил подряд моего старшего брата и сестру, за которой я, последыш, где-то прятался целых восемь лет, прежде чем появиться на свет. Ясно, что мне позволялось все, чего не было позволено ни быку, ни даже Юпитеру. Однако ж и слишком балованным я не вышел, по родовой сдержанности, присущей отцу, той сдержанности, что и ему не позволила податься окончательно в омут либеральности, грозящий республиканской разнузданностью, безбожием и всякой франкмасонской фанаберией. Он уехал в деревню философствовать, а по воскресеньям со всею искренностью отстаивать всю обедню, с часов начиная. Я родился в имении под Рождество года 1784 и стал расти в самом рассвете пасторальной жизни моего отца.