Три смерти Ивана Громака

– А как же «одна семья»? Товарищ командир, отец родной, поймите же наконец: они меня в детдом специально сдали, чтоб не был обузой. Ни разу за три года не проведали…

– Время такое было. Голод.

Но Громак не собирался сдаваться:

– Как же теперь без вас, без Фомича, без экипажа? Оставьте меня на корабле, пожалуйста, в любой должности, на любом положении… Я верой-правдой Отечеству, вам лично…

– Знаю, сынок, ты не подведёшь. И поэтому доверяю тебе больше, чем кому бы то ни было другому. Но поделать ничего не могу – ночью пришёл приказ наркома: всех воспитанников, возрастом до 18 лет, немедленно отправить по домам! – пояснил капитан.

И это была чистая правда!

– Батя… – пустил слезу Громак, пытаясь надавить на жалость.

И, как ни странно, у него получилось!

– Ладно, будем дожидаться разъяснений, – устало махнул рукой Гущин и, опустив её на голову Ванюшки, нежно потрепал густые волосы. – Останешься пока – на месяц; а дальше посмотрим…

– Есть, товарищ командир.

– Ну иди уже, иди, бесёнок, а то я передумаю!

– Спасибо, Алексей Матвеевич! Вам не придётся сожалеть о принятом решении. Никогда. Гарантирую!

– Кр-ругом! – улыбаясь во весь рот, «строго» рявкнул Гущин. – Шагом – марш!

3

Как мы уже знаем, в первые дни войны экипаж крейсера «Красный Кавказ» в основном был занят постановкой мин.

Часто – совместно с «Червонной Украиной», – кораблём, на котором держал флаг командир бригады крейсеров Черноморского флота капитан 1-го ранга Сергей Георгиевич Горшков.

Вскоре после того, как это задание было полностью выполнено, Военный Совет флота принял решение перебазировать часть эскадры в Новороссийск.

Вместе с уже упомянутыми кораблями на новую базу ушли эсминцы «Сообразительный», «Способный» и «Смышлёный».

Тем временем срок, отведённый Гущиным самому себе и подчинённым на ожидание разъяснений приказа народного комиссара Военно-морского флота СССР о немедленном списании на берег несовершеннолетних воспитанников экипажей кораблей, быстро подошёл к концу.

И вопрос, однажды уже поставленный ребром, встал с новой силой!

Никаких аргументов в пользу дальнейшего нахождения на флотской службе у Громака за прошедшее время так и не нашлось.

И командир в тот день был не очень сговорчив.

– Это не просьба, это приказ! – устало пробубнил он, в последний раз прижимая к себе юнгу. – Надеюсь, ещё свидимся, сынок…

4

Все составы: и пассажирские, и товарные – практически под завязку были забиты людьми, желающими отправиться куда угодно – лишь бы в восточном либо северном направлении.

Хотя ни о какой панике не могло быть и речи.

Только вонь, пот, крики, стоны, ругань…

Однако хорошо тренированного молодого человека, ранее не раз путешествовавшего зайцем по Стране Советов и прекрасно осведомлённого обо всех секретах железнодорожников, трудно завести в безвыходное положение.

В крайнем случае он и на крыше вагона уедет.

Теплынь! Лето!

Впрочем, ближе к ночи Ивану повезло: освободилась одна из верхних полок. Громак ловко подтянулся и забросил на неё свои ноги. После чего скрутился калачиком и мгновенно уснул.

А утром, проснувшись, обнаружил, что его давно опустевший вагон стоит на запасном пути станции Мелитополь и никуда дальше не идёт!

Неспешно собрав нехитрые пожитки, юноша вышел на перрон, потянулся, почесал нос и побрёл, куда глаза глядят.

Начинать жизнь с нуля для него было не впервой!

Обычное, можно сказать, дело…

* * *

У входа в военкомат толпилось несколько десятков ребят приблизительно одного с Иваном возраста. Нет, по правде сказать, девчонки среди них тоже попадались, но крайне редко, а вот мужчин старше сорока, да что там сорока – старше тридцати лет – практически не было.

Может быть, один-два.

«Хвост» этой странной очереди скрывался за ближайшим, как говорят в Украине, рогом, то есть углом, и Громак решил проверить, как далеко он протянулся.

Как выяснилось – не очень, лишь на несколько метров.

Крайним оказался прыщавый паренёк лет шестнадцати-семнадцати с полупустым «сидором»[19] за узкими, не слишком развитыми (хиловатыми – как отметил про себя отличник ГТО) плечами. Вчерашний юнга молча пристроился за ним и принялся жевать пироги (Николай Фомич, как всегда, не поскупился – хватило на всю неблизкую дорогу и ещё осталось!).

Юноша обернулся, смерил возможного конкурента пренебрежительным взглядом, и громко пробасил, пытаясь, видимо, таким образом, добавить себе веса и лет:

– Слышь, земеля, у тебя, часом[20], табачку не найдётся?

– Нет, – равнодушно бросил Иван. – Ни случайно, ни намеренно… Сам не балуюсь, и тебе, братец, не советую.

– Куренье – вред, куренье – яд, а я курю и очень рад, – философски заметил новый знакомый, протягивая тонкую, явно не знавшую тяжёлого физического труда ладошку. – Давай знакомиться: Коля. Заяц[21].

– Заяц?… – удивился Иван. – Погремуха или фамилия?

– Фамилия… – И полубопытствовал: – А погремуха – это кличка?

– Кличка у собаки, – скривился Громак. – Прозвище.

– Блатной? – прищурился новый знакомец.

– Нет, – признался Иван. – Так… Беспризорничал немного в одной полууголовной компании… Вот и поднахватался.