Три солнца. Повесть об Уллубии Буйнакском

Но родственники мужа то и дело выказывали ей свое презрение. Особенно изощрялись старшие сыновья Даниял-бека. Они тщеславились тем, что происходят из рода могущественных князей Тарковских. Как же могли родичи столь сиятельных особ смириться с тем, что в их семью вошла простая узденка. Они постоянно дерзили мачехе, то и дело унижали ее, осыпали всевозможными оскорблениями.

Однажды во время очередной словесной перепалки старший сын Даниял-бека Махарам-бек кинулся на мачеху с топором. Мгновение — и двадцатипятилетняя Сагидат упала на землю, обливаясь кровью. Маленький Уллубий стал сиротой.

Волей-неволей пришлось подумать о кормилице. Наиболее подходящей оказалась молодая женщина Суйдух из села Губден. Она была дальней родственницей Сагидат по материнской линии.

Жуткая драма, разыгравшаяся в ауле Гели, взбудоражила всю округу. Особенно потрясены были родственники несчастной Сагидат. Двоюродный брат погибшей — Дадав — поклялся, что убийца падет от его руки. Выполнить эту клятву было не так-то просто: Махарам-бек был арестован и сидел в порт-петровской тюрьме.

Однако Дадав был человек отчаянный. Он делал все возможное и невозможное, чтобы проникнуть в тюрьму и расправиться с Махарам-беком. И вот наконец мечта его исполнилась. Махарам-бек заболел и был переведен в тюремную больницу, которая охранялась не так строго, как тюрьма. Тут и настигла его карающая рука Дадава. Сагидат была отомщена.

Уллубий был уже взрослым юношей, когда узнал про эти события семнадцатилетней давности. Однако они потрясли его так, словно все это случилось только вчера. В тот же день отправился он на поиски могилы своей матери.

В Гели никто не догадывался о том, что Уллубий узнал правду о трагической гибели Сагидат.

— Что с тобой, братик? — встревожено спросила его Джахав, когда он вернулся домой. — Почему у тебя такое несчастное, заплаканное лицо? Тебя обидели?

— Обидели, — сказал Уллубий мрачно, стиснув зубы. — На всю жизнь обидели.

— Кто? Скажи сейчас же! — заволновалась Джахав.

— Того, кто меня обидел, давно нет в живых. Но остались другие, которые ничем не лучше, чем он. И уж будь спокойна, я им отомщу.

— Вай, аллах! Что ты говоришь? Не смей даже думать об этом! Только этого горя нам не хватало! — запричитала Джахав, почуяв недоброе.

— Не бойся, сестра! — прервал ее Уллубий. — Я буду мстить не так, как ты думаешь… Я отомщу иначе… На свой лад…

И сколько ни приставала к нему Джахав, она больше ничего от него не добилась.

А перед глазами Уллубия стояла заброшенная, заросшая травой могила его несчастной матери, павшей жертвой нелепых сословных предрассудков, жертвой извечной, мучительной, жестокой вражды между богатыми и бедными. Стоя над ее могилой, он впервые подумал о том, что этот неправедный, подлый миропорядок должен быть уничтожен. И дал клятву всю кровь свою до последней капли отдать борьбе за счастье всех обездоленных, всех угнетенных, всех страдающих от произвола и злобной наглости сильных мира сего.

— Абам! — крикнул Уллубий. (Он всегда звал ее этим ласковым прозвищем.) И не успела Суйдух подняться ему навстречу, как он уже был около нее, и прижимал к груди ее худенькое легкое тело, и отирал тыльной стороной ладони слезы с ее добрых заплаканных глаз.

Варвара Ивановна и Оля стояли поодаль, умиленные и растроганные этой бурной радостью. Варвара Ивановна тоже всплакнула, вспомнив своего любимца Володю, старшего Олиного брата, погибшего где-то в степях под Астраханью, в бою с беляками.

Уллубий не зря называл Суйдух своей второй матерью. Она любила его той преданной и сильной, всепоглощающей и всепрощающей любовью, какой может любить только мать. Да и не мудрено: кроме Уллубия у нее была только единственная дочь.

— А я уж и в Шуре была. Весь город обошла, все спрашивала: где ты? Сказали, что здесь. Вот наконец и нашла! — говорила Суйдух, улыбаясь радостной, счастливой улыбкой.

— Ты уж прости меня, Абам, — стал оправдываться Уллубий. — Я все собирался к тебе. Да вот, как видишь, так и не собрался. Тут у нас такие события развернулись, что… Одним словом, никак не мог… Ну, рассказывай! Как ты там?.. Как здоровье? — спрашивал он, с нежностью вглядываясь в ранние морщины Суйдух, в ее преждевременно поседевшие волосы, выбивавшиеся из-под туго затянутого черного платка.

— Что уж про мое здоровье говорить. Жива, и ладно, — отвечала Суйдух. — А если, не дай бог, и случится что, в ауле всегда найдутся добрые люди. Одна не останусь. А вот ты, сынок… Как ты тут? Совсем один ведь, в чужих краях… Каково тебе здесь, на чужбине? Да еще в такое время, когда все кругом словно с ума посходили. Только и знают, что стрелять друг в друга…

— Да что ты, Абам! — засмеялся Уллубий. — Я тут не один. У меня полным-полно друзей. А время… Да, время сейчас бурное, ты права. Но это все скоро кончится, и наступит совсем другая, прекрасная и справедливая жизнь!

— Пусть всемогущий аллах сделает так, чтобы слова твои сбылись, — вздохнула Суйдух. — Но вот что меня тревожив, сынок! Я слыхала, что ты здесь стал большим хакимом. Это правда?

— А почему это тебя беспокоит? — удивился Уллубий.