— Ох, сынок, если люди не врут и ты вправду стал большим хакимом, это худо! Очень худо! Уж поверь мне… У большого хакима всегда много врагов. Даже у нашего пророка Магомета, да будет благословенно имя его, были тысячи тысяч врагов…
— Да, это верно, — помрачнел Уллубий. — Врагов у нас тут хватает. Но ты не волнуйся. Мы их всех сметем со своего пути.
— Пусть всемогущий аллах сделает, чтобы все было так, как ты говоришь, — снова вздохнула Суйдух. — А я тебе гостинцев привезла, — засуетилась она, развязывая свой хурджин и доставая оттуда всевозможную снедь. — Косхалву… Явлу мичери… Хурбеч… Ты, когда маленький был, страсть как любил мой хурбеч! Помнишь?
— Помню, Абам! Как не помнить! Я всю твою стряпню люблю, — говорил Уллубий, любовно разглядывая привезенные гостинцы. — Где только я не бывал! И в Москве, и в Ставрополе, и в Тифлисе… Каких только разносолов не пробовал!.. А такой вкусной еды, как твоя, нигде не встречал!
— Это потому, сынок, что ту еду, про которую ты говоришь, чужие руки готовили. Вот потому и болит сердце мое, потому и извелась вся, что не знаю: где ты? На чем спишь? Что ешь? Кто ходит за тобой? Кто тебе стряпает?
Уллубий рассмеялся.
— Ты не смейся, сынок, — нахмурилась Суйдух, — я ведь не шучу. Я всерьез спрашиваю.
— Вот эти милые женщины за мной ухаживают, — сказал Уллубий, указывая на Варвару Ивановну и Олю. — И стирают, и готовят.
— А они умеют готовить нашу еду? Хинкал? Курзе? — строго спросила Суйдух. — Я ведь знаю, как ты все это любишь.
— Не волнуйся, умеют, — успокоил ее Уллубий. — Ну, конечно, у них не так вкусно получается, как у тебя, — добавил он, пользуясь тем, что разговор шел по-кумыкски и тетя Варя с Олей не понимали, о чем речь. А то бы еще, чего доброго, обиделись…
— Ну, спасибо им! — облегченно вздохнула Суйдух. — Да пошлет им аллах долгую и счастливую жизнь, хоть и не нашей они веры. — И тотчас же стала отделять часть гостинцев для Варвары Ивановны.
— Ой, что вы! Спасибо! Не надо! — отбивалась та, как могла. Но Суйдух даже и слушать не стала ее возражений, а молча подвинула ей косхалву, яйца, отломила половину кукурузного чурека.
— Вот еще, сынок, что я тебе сказать хотела, — обернулась она к Уллубию. — Тут мне недавно сон приснился, будто я пляшу на твоей свадьбе. Ну, вот я и подумала, что сон этот, должно быть, в руку. Лет тебе уже немало. Сверстники твои все давным-давно переженились. А ты все один. Не дело это… Я уж и невесту тебе приглядела. Славная девушка, красивая. Из хорошей семьи…
— Вот и отлично, Абам! — засмеялся Уллубий. — Если девушка и впрямь так хороша, как ты рассказываешь, прибереги ее для меня. Как только закончу тут все свои дела, так сразу приеду и женюсь. Договорились?
Суйдух приняла шутку Уллубия за чистую монету. На лице ее появилось удовлетворенное, счастливое выражение, словно после удачно выполненной важной миссии. Очевидно, она не ожидала, что Уллубий так легко согласится на ее предложение.
Уллубий передал Оле и тете Варе смысл их разговора. Оля не удержалась и прыснула в кулак.
— Да, совсем забыла! — спохватилась вдруг Суйдух и снова стала рыться в своем хурджине. — Когда я в Шуре была, зашла к Ажав. Думала, что ты там, Ажав мне все рассказала. Жаловалась на тебя, сынок! Приехал, говорит, и сразу обратно уехал, даже не стал меня дожидаться.
— Так уж вышло, Абам! Я не виноват, — развел руками Уллубий.
— Ну вот, — продолжала Суйдух. — А сынишка ее, Хаджи-Омар, мне и говорит: «Увидите Уллубия, обязательно передайте ему вот это…»
Она вытащила из хурджина основательно измявшийся самодельный конверт и вручила его Уллубию. Он торопливо разорвал его и, сразу забыв обо всем на свете, погрузился в чтение. Письмо было очень короткое. В нем говорилось, что силы контрреволюции в Шуре сильно оживились и положение дел в исполкоме внушает весьма серьезные опасения. К письму был приложен номер газеты Милликомитета «Дагестан» на арабском языке. Хаджи-Омар просил Уллубия обратить особое внимание на статью, напечатанную в этом номере, и даже приложил к своему письму перевод этой статьи на русский язык.
В ней говорилось: