Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга II. Дети

– О бесе ентом? Та бают, что собаке собачья смерть. Умертвить, бишь, пса ентого тяжко было, силища у него сатанинская. Ужо яду в нем тьма и пуля во лбу, а он все одно встаеть и идеть.

– Да ну тебя, Манефа, – не мог сдержать Сергей смех: – Сама-то веришь в это? Что ж никто не жалеет его?

– Спаси Христос! Рази можно демона жалеть-то? Что ж не видали мы что ли, как он с царицей-то хороводил?

– Где ж вы это видели?

– Дык памплеты с картинками всюду. Срамота одна! Аль ты сам не видал?

Сергей безусловно был рад, что простой столичный люд поддерживает устранение Распутина. С другой стороны, он чувствовал тревогу от того, насколько наивны эти люди, верящие любому напечатанному слову или картинке в памфлете. Даже Манефа, со своей глубочайшей житейской мудростью, иногда поражала какой-то детской доверчивостью.

III

Каждый житель России вступил в 1917 год со своими чаяниями и надеждами. Простые люди загадывали пережить еще один тяжелый военный год. Армия надеялась на победу над врагом, которая теперь была вполне реалистична. Не зря ходили слухи о том, что Вильгельм просил у Николая сепаратного мира. Великие князья лелеяли мечту о дворцовом заговоре, представляя в своих смелых фантазиях, как царицу постригут в монахини, а на трон посадят бывшего главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, или, на крайний случай, брата царя, Михаила Александровича. Великая княгиня Мария Павловна загадывала, чтобы на престол взошел один из ее мальчиков. Однако в конце января Николай II пыл родственников немного поостудил, удалив наиболее активных участников фронды из Петербурга. В это время Думские смутьяны упивались надеждами на свержение абсолютной монархии, а самые отчаянные грезили о республике. Лишь Владимир Ильич Ленин в далекой зимней Швейцарии не разделял радужных надежд презираемых им российских либералов и не верил в возможность скорой революции в России.

Стенограмма выступления Ленина перед молодыми швейцарскими социалистами дошла и до Петрограда. Она не вселила оптимизма в российских большевиков, но стачки и забастовки, начатые в годовщину Кровавого воскресенья, продолжались, несмотря на отсутствие серьезных перспектив на мировую революцию, по мнению пролетарского вождя. Зоя, как всегда, была в гуще событий, еще более яростно агитируя за свержение самодержавия, будто доказывая себе и другим, что не все так безнадежно.

Шура был полностью под ее властью. Он так любил ее, что если б вдруг потерял, то умер бы в тот же миг. Во всяком случае так ему казалось. В тот день после лекций он летел домой воодушевлённый. Он решил набраться смелости и сделать Зое предложение. В конце концов, вождь большевиков тоже был женат. Это могло быть определенным плюсом, если кого-то из них арестуют или отправят в ссылку. Шура был уверен, что сможет убедить свою амазонку выйти замуж, обращаясь не к чувствам, а к рациональным аргументам.

Когда он ворвался в их каморку, он даже не сразу понял, что там происходит. Зоя была не одна. С ней был щуплый кудрявый молодой человек, которого Шура пару раз видел на маевках и митингах. Парень смутился, заправил рубаху в брюки и поспешил к двери. Зоя без всякой спешки одернула юбку. Лицо ее было совершенно спокойно.

– Ты сегодня раньше… – обыденно заметила она.

Шура не мог произнести ни слова. В глазах потемнело.

– Увидимся завтра у артели! – попрощался с Зоей соперник.

– Как ты могла? – с соленым комом в горле прохрипел Саша, когда за гостем закрылась дверь.

– Ты решил устроить пошлую сцену? – Зоя никогда не была ласковой, но в тот момент ее голос острым ледяным осколком воткнулся в Сашино подреберье: – Я – не твоя собственность! Если ты будешь вести себя как буржуазный слюнтяй, возомнивший себя владельцем моего тела, лучше возвращайся к своему папаше!

– Разве ты не видишь, я готов жизнь за тебя отдать, но видеть тебя с другим… Ты хоть понимаешь, насколько это больно?

– За революцию надо умирать, а не за меня! Всех вас, для которых ваше «я», ваша любовь, ваша гордыня превыше нашего общего дела, нужно давить! Вы – будущие предатели и штрейкбрехеры! Потому что ваша шкура вам дороже! Неужели ты не понимаешь, что мы не принадлежим себе? Мы принадлежим нашей святой борьбе!

Девушка смотрела на Шуру с таким презрением и даже, казалось, ненавистью, что ему стало стыдно за свое несознательное поведение. Остатки логики продолжали упираться и требовали призвать Зою к ответу, давая нелестную оценку ее поступку. Но посеянные пламенной речью изменщицы сомнения вытолкали остатки разума прочь, заклеймив их отголосками отмиравшей буржуазной морали.

Шура смотрел на свою воительницу, как на божество, которое невозможно было постичь скудным человеческим умом. С какой планеты были эти люди, так искренне уверовавшие в новые идеалы и готовые приносить себя и еще охотнее других в жертву? Их неистовая вера в свою правоту способна была подчинять и вести за собой толпу, лишать воли людей, не обладающих равной внутренней силой. В их безоглядной храбрости и искренней жестокости было что-то нездоровое, но безумно завораживающее.