Три степени свободы (СИ)

Сапоги плотно обхватывают ногу, сжимают щиколотку добавляя уверенности и без того широкому тяжелому шагу. Несколько ступенек, толчок и входная дверь распахивается приветливо, словно дом все еще меня не забыл. Вот же тот самый холодный пол, источающий аромат крови, то самое окно вдали, вот передо мной разбегаются несколько смазанных серых лиц, у господина новые слуги, и эти слуги бегут впереди меня по лестнице, дико спешат уведомить господин, быть хотя бы на пару секунд быстрее. И никакой попытки остановить незваного гостя.

— … пришел, — слышу обрывок речи запыхавшегося слуги и считаю эту фору достаточной, тот успел доложить, значит, могу войти, значит вроде как предупреждение есть.

Сидит за столом, глаза свои только поднял, холодные, спокойные и даже не дергается при моем появлении. Надо было войти резче.

— Господин Ореванара, — улыбаюсь, но сам чувствую, что улыбаюсь нехорошо, надо бы ласковее, — добрый день.

— Еще утро, — отвечает не мигая, все также хладнокровно — еще нет и десяти.

В груди сковывает, словно великан объятие непрошеное дарит, и сковывает так сильно, что хочет закричать и вдохнуть так глубоко, чтоб голова закружилась. Но голова и без того кружится, фейерверк.

— Чем я вам обязан, господин Тай? — как ни в чем не бывало перекладывает какие-то бумаги, и после сцепляет пальцы между собой, отстраняется от меня от ситуации в целом. — Это имя вам ведь привычнее? — и его улыбка ничуть не ласковее.

— Почему же? — обвожу мимолетным взором его кабинет. — Тилла привычнее… помните, я сидел у ваших ног, здесь же, запечатывая письма?

— Смутно, — отмахивается от прошлого, — да и к чему? Кто вы теперь Тай? Кем вы стали? — и направляет оценивающий и невероятно беспристрастный взгляд: — Расскажите мне, поведайте.

И есть в этом равнодушии что-то колкое, едкое, что-то так стращающее, что только молчать и могу.

— Молчите… уверен, вы с некоторых пор многое делаете молча. Так удобно, да? — искусственный смех, откидывается на спинку стула, ощущая полную свободу вероятно. — Господин Тай, каким образом от лестного зверя дойти до … — заминка и еще более искусственный, громкий смех. — Боже, Орден Истины, что он несет кроме инквизиции? Вы хоть что-нибудь еще умеете делать кроме как убивать, господин Тай?

— Высаживать деревья.

Шутка по достоинству не оценивается, повисает загробная тишина и, выждав холодную минуту, господин Ореванара взмахивает кистью, давая застывшим побледневшим слугам знак убраться подальше. Те с радостью уносятся прочь, прикрывая дверь.

— Я ведаю ваше прошлое лучше других, — господин поднимается и чуть наклоняется, чтобы достать что-то из верхнего ящика стола. — Я видел вас глупым грязным зверем, ревущим и надеющимся на жизнь, до сих пор не могу простить своего малодушия в тот далекий день. Но все уже произошло, и как бы жаль принца Нелеллу не было, приходится иметь с этим дело. С вами дело, Тай, — в его руке письмо, которое даже зачитывать не нужно, произносит по памяти: — «Я за вами приду, Ваш Т.» К чему это, господин Ордена Истины?

Прожигает стыд, яркий, распыляющий и сам понимаю, что стыдиться нелепо и нечего, и от этого смешно и по-прежнему стыдно. Словно щенка тыкнули в собственную непотребность, вывернули самое грязное, выставили то, что должно быть тайной и проходить едва читающимся мотивом явных поступков. Все должно протекать под вуалью… все самые темные воды… Стыдно, все еще стыдно, и инстинктивно опускаю взгляд.

— Я…

Почему до этого не боялся ничего, не сомневался ни перед чем, а сейчас просто озвучить не могу? Почему? Почему все происходит иначе, чем воображал за время пути сюда, и за холодные, и за пламенные ночи?

— Потому, что это правда, — наконец возвращаю какую-то твердость, — я пришел за вами.

Насколько много стоило сказать, а господин просто смеется, громко, несколько поддельно, специально для меня. Неужели там в душе ему также смешно?

— Вы мой, вы еще не понимаете, или понимаете, но отрицаете, но вы мой, вы станете моим, от этого никуда не деться. Это ваша судьба, судьбу эту для вас сотворил я и…

— Тилла, — господин отходит к окну, поворачивается и окатывает ледяной водой, ясно давая понять - кто Он и кто я, и на каком дне мне следует оставить свои несбыточные мечты. — Жалкий, грязный Тилла, ты всегда был зверем, им и остался. Загляни в себя, твои внутренности черны, твоя голова больна. У тебя было столько месяцев, чтобы очиститься, покаяться в грешности, хотя бы немного вылечиться до суда человеческого. Ты мог поработать над собой, привести нутро в человекоподобный вид, постараться измениться, но ты выбрал путь мерзости и разврата. Демоны разворовали твою душу, наполнили тело и мысли отвратительнейшей субстанцией, скверной, ты укоренился быть зверем и зверем подохнешь, — задирает подбородок и еще более высокомерно добавляет: — И ни в чистоте и праведности, ни в безнравственности у тебя нет права на меня, никогда.

— Вы мой…

— Да? — насмешка. — Тогда хоть дотронься до меня.