Три степени свободы (СИ)

— Ваша жалость не нужна, просто… — запинаюсь, тяжко вздыхаю, едва могу смотреть на него обожаемого: — Заметьте, покажите, что заметили все, что я для вас сделал.

— Все это ты натворил для себя и только для себя, — отворачивается, чуть отходит. — Так какой твой план, Тилла? Ждать? Учитывай, что у меня в запасе не так много лет, как у тебя, хотя терпения вероятно гораздо больше.

— Я не хочу больше ждать, — отрезаю и в голове всплывают слова Фавна… спросить прямо — будет он со мной или нет. Конечно же, нет, как глупо. — Вы все знаете, я знаю, если бы вы только попытались найти во мне что-нибудь, что вас бы привлекло, и вы бы попытались…

Ореванара заливается смехом, вгоняющим в глубочайшую серую печаль и после:

— Я побуду здесь, и когда ты поймешь, что ничего не изменится, я наконец уеду, — еще смех. — И, да, ты сделал многое, ты сделал достаточно, но ты не можешь быть тем, кем хочешь. В тебе заложены самые рабские вещи, хоть и смирения нет. Ты в состоянии ползать на коленях, но на той высоте, на которую ты забрался, эта способность только вредит. Уходи, Тилла, уходи в свой лес и забудь обо всем, не ломай себя и не пытайся сломать меня.

Опять гонит меня, хотя в этот раз жестокости не слышится.

— Это не рабские вещи, это называется человечность.

— Человечность… — повторяет и усмехается, поворачивается ко мне. — Человечность во звере, да? После всех разорванных пастями земель? — и больше не дает ответить, только давит и давит на больное место: — Сколько раз мне тебе повторять? Ни по-плохому, ни по-хорошему ты не понимаешь, тупое мясо. — делает резкий вдох-выдох, только этим демонстрируя раздраженность, этим, и фразами: — Ты лишь моя головная боль — то волк, то пиявка — и раз уж посмел упомянуть человечности в себе, так пойми уж, что всяк человек, которому ответили отказом, обязан смириться и пойти прочь. Наверное, это момент, когда я должен озвучить прямо, быть может, так ты поймешь. Нет, Тилла. Ни раньше, ни сейчас, ни в будущем. Нет. Никогда я не буду со зверем даже в дружеских отношениях, ни в каких и никогда.

Повторит еще раз и ветер развеет меня, потому что умру.

— И слуга-господин тоже никогда?

Улыбается, задирает подбородок, ему явно льстит. Что ж, ничего человеческое ему не чуждо, ровно как и зверское.

— Иметь такого слугу опасно, но если ты унизишься достаточно, то я задумаюсь, — с жесткой усмешкой проходит мимо, не задевая плечо, и я останюсь одиноким в магическом саду.

Сам себе не признается, но терзать однозначно нравится. Хоть от этого получает видимое удовольствие, а значит, сможет получать и от чего-то другого. Жаль, он не понял, что возвращаться в качестве слуги намеренья нет, даже учитывая все то мое топящее отчаянье. Нет, только не слуга… этого так мало.

Но схема самая заманчивая из всех… «слуга-господин» и Ореванара в ней раб.

Только трудно воплотимо, его у ног не усадишь… да и мне еще господином быть учиться и учиться. Учиться желательного у него, и с этого же желательно и начать.

========== Глава 3. Несколько правил господина ==========

— Вы так задумчивы, мрачны… — ночное утешение прижимается к моему плечу, чуть подается вперед для того, чтобы загялнуть в лицо. — Не хотите говорить? — теперь горячим лбом прикладывается к моей заледеневшей коже, тяжко вздыхает. — Это из-за Каллиса Ореванара?

— Что? — хмурюсь, услышав болезненную ноту. — Что ты сказал?

— Только вы его привезли, так сразу изменились, значит, верные слухи ходят.

Поворачиваюсь к нему и будто возвращаюсь в кошмар, что произошел лишь несколько минут назад. Возвращаюсь к тому, что я и он в одной постели ласкались, обнимались, дарили жар и поцелуи, смешное притворство любви. Не хочу вспоминать, отбрасываю морок, не было этого.

— Я не изменился, я всегда таким был.

— Нет, — мотает головой, как дитя неразумное. — Изменились, вы изменились.

— Уходи, — и сам поднимаюсь, подхожу к камину с гаснущим пламенем внутри.

Мальчик все же не глуп, раз торопливо одевается, и напоследок, уже у самой двери, спрашивает:

— Вы хоть имя мое, что называл для вас, помните?

Нет, но и до приезда господина Ореванара не запомнил бы. Да?

— Майская роза, — отвечаю, бросив секундный взгляд на любовника, побывавшего в употреблении мной, и вновь обращаюсь вниманием к огню.

Дверь тихо затворяется и остаюсь в одиночестве с роем мыслей в мутной воде. Дни идут, а происходящее будто остановилось, только время утекает и ничего не меняется. На мое показное безразличие господин отвечает безразличием истинным, на мое напускное охлаждение — действительная зима, на безучастие в его жизни — полное игнорирование моей.

И ничего с этим не поделать.

— Вы пойдете внутрь? — Игривый Лис приподнимает маску, чтобы провести рукой по подбородку. — Может, лучше останемся в стороне?

— Надоело, — спрыгиваю с коня, — может, хоть там убьют, — и с этой однозначной репликой направляюсь к полуразрушенному, деревянному и гнилому дому. Кто же там внутри? Что же?

— Маска, господин, — напоминает Игривый Лис и спешит ко мне, чтобы впарить оставленного «Быка». — Пожалуйста.