Три степени свободы (СИ)

— Теперь ты цел, — шепчу и не отодвигаюсь.

Он ищет в моих глазах ответы, значение сказанной фразы и догадывается об исцелении сам. Теперь хочет знать, почему я это сделал. Сдался? Пожалел? Решил, что победил? Или Тилла взаправду сошел с ума?

Нет. Просто в жизнь пришло седьмое правила господина — быть милостивым, когда не ждут. Быть милостивым по собственной прихоти, вздору, ниоткуда возникшему желанию. Как тогда, когда спасение моей жизни бросилось, как кость собаке. Как тогда, когда меня привели к нему в дом и по неразгаданной милости сохранили дыхание.

Жестокость хороша, только когда идет рука об руку с благодетельностью. Разве нет жестокости в том, что я принуждаю его:

— И мы поедем домой.

Разве нет в этом милосердия также?

========== Глава 6. Милый дом ==========

— Уезжаете, значит, — Вито щурится, от того, что не греющее солнце ранней весны слепит. Или не из-за этого. — Я буду вам скучать, — и смеется, словно нет.

— Мы будем видеться чаще, чем кажется.

— И вы вернетесь раньше, чем думаете, — то ли предостерегает, то ли намекает на то, что знает.

— Что ты имеешь ввиду?

— Ничего, вы будете счастливы, — пожимает плечами, улыбается.

— А ты появляйся, если чувствуешь, что нужен, — с этими словами направляюсь к экипажу и Эллин последний раз открывает для меня дверь.

Я не стал брать его с собой: с одной стороны из опасения того, что слуга в доме может многое, а с другой — мы начинаем с чистого листа, и люди должны окружать чистые, ничего не ведающие. Набрал несколько неумех с низближайших деревень, имена перечислить не могу, не помню.

— Наконец, — с тяжких выдохом Каллис прикрывает глаза, — забыть это дрянное место, не возвращаться.

Всю дорогу проводим в молчании, держу его руку в своих, и этого достаточно. По-прежнему холодная, словно неживая, с тонкими пальцами, выпирающими косточками. Приятнее для прикосновении разве что его лицо.

Дом наяву не менее прекраснее, чем в памяти, а может, даже прекраснее, если учесть скорую цветения пору. Снег уже растаял, оттепель, тонкие ручьи и ворота распахиваются с большим усилием, чем раньше.

Все тот же высокий потолок, тяжелое эхо на каждый шаг по белому, костяному полу. Большое окно в дальней стене, через него Каллис всегда наблюдал за природой.

«Вымой этот уголь», — слышу снова, и вот-вот кажется появится Иссал и, с гневом бурча, поведет в купальню, уже ненавидя меня. Иду по гладким и чистым «пещерам» и, как тогда, сначала заглядываю в комнату мягкую, выдержанную в приятном глазу тоне, с красивыми шторами, небольшим диваном, маленьким столиком, а после захожу в купальню. Бочка для слуг все еще здесь, но ни горячий воды внутри, ни самих мальчишек. Пропал запах соли, свечей, нет даже мыла.

А дальше массивная дверь, своеобразные врата в кабинет прошлого господина Ореванара. Тот самый стол, то самое убранство, почти плоские шкафы для книг, мягкий ковер, именно здесь я потерял имя и приобрел новое. Тилла… Нет, я так и остался Таем.

Кухня, комната для слуг, конюшня, в которой не хватает Ралли. Куда он подался после увольнения? Не слишком ли жестоко я поступил со всеми ними? Даже не думал об этом, странно.

Праздничный зал, в которой я заходил только, когда он был полон, а сейчас пуст. Кажется, вот забьется народ, и по правую руку от глупого короля сядет Нелеллу. Улыбнется безумно, осмотрит все, как собственность, и заметит, что лицо у меня гармоничное.

— Тилла.

Оглядываюсь, всего на секунду, но какую роковую, кажется, что Нелеллу пришел за мной. Но это Каллис, просто Каллис, застывший в дверном проеме.

— Может быть, заново познакомимся? — предлагаю ему несколько шутливо. — Я — Тай.

И как тогда повторит бездушно «Тай…» и скажет, что имя мою дикое и уродливое, назовет по-своему и навсегда.

— Тай… Пусть так, — собирается уйти, но я же так легко не отпущу:

— Кто я для тебя?

И снова дежа-вю. Снова он холоден как металл и зима, снова он лед, и яд распознает в нем, вытекает наружу. Дежа-вю… « Невежда, грязное животное — это ты для меня. Всегда был зверем, им и остался. Загляни в себя, твои внутренности черны, твоя голова больна… Демоны разворовали твою душу, наполнили тело и мысли отвратительнейшей субстанцией, скверной, ты укоренился быть зверем и зверем подохнешь». Я практически слышу.

— Я не знаю тебя, Тай. Помню Тиллу, — и добавит всякую поднявшуюся радость во мне, как муть: — И да, Тилла — зверь.

— Зверь — это ты, — давно хотелось сказать это, и только настал момент, — иначе не объяснить, почему ты принимаешь только силу и власть.

— Я так воспитан, ты же не воспитан вообще.

Мы можем разругаться, мы в шаге от этого, и будет все, вплоть до слез и убийства. И все это будет принадлежать мне, а Каллис останется статуей без всяких эмоций, переживаний, любви. Великий Бык, как же хочется разбудить его, но Фавн говорил будить некого, Неллелу говорил там пустота.

Он уходит, наверное, также опасаясь накала положения, и я кладу руку на сердце. Щемит что-то, и все еще бьется, и «пока бьется, ты знаешь, кто ты и где твой дом».