Три судьбы

В Праге шел дождь, и это казалось странным. В начале марта, когда мечтаешь переодеться из пуховика или дубленки в легкую ветровку – но рано, рано! – когда рассеянный взгляд не ожидает ничего, кроме бледно-серых приплюснутых сугробов или, если повезет, тонкой белизны свежего снега. Дождь? Должен быть лед и снег – откуда дождь? Да еще и довольно теплый! Кожанка, купленная в аэропортовском магазинчике, оказалась в самый раз. Свою теплую, пуховую, дорогую, прекрасную куртку Гест – просто чтоб не тащить с собой лишний пакет – всучил какому-то попрошайке. Без малейших сожалений.

Какие могут быть сожаления, когда, покинув глухую злобную зиму, ты прилетаешь – в теплый дождь? Если бы не задержавшая его Галя, если бы он прилетел раньше, его и вовсе встретило бы солнце. Но дождь – это тоже было неплохо. Кто-то когда-то говорил ему, что дождь в дорогу – хорошая примета.

Обои на экранчике нового телефона тоже изображали дождь. Телефон он купил в салоне рядом с магазинчиком, одарившим его кожанкой. Из множества моделей выбрал самую простую – безликую дешевую трубку. Чем сложнее девайс, тем больше риска оказаться в прицеле чего-нибудь следящего. Паранойя? А и ладно! Лучше быть живым параноиком, чем мертвым оптимистом! А он сейчас чувствовал себя таким живым!

Кафе, где они с Алей договорились встретиться, называлось «Тин-тин». Они и выбрали его из-за названия. Тин-тин. Валентин и Алевтина.

Неподалеку имелась подходящая гостиница – Гест на всякий случай взял там номер. Нет-нет, не Гест! В отеле поселился Леонид Седов, бывший научный сотрудник средних лет. Непримечательный, но – с приличным счетом в банке. Заселился он торопливо – заполнил бланк, заплатил, на мгновение задумавшись, за три дня вперед, забросил в номер полупустую сумку – и почти побежал в кафе.

Должно быть, летом тут прекрасно: веселые люди в легких одеждах, сидящие под яркими полосатыми зонтиками, детский гомон, смех, возгласы, стеклянный перезвон сталкивающихся кружек. Или, может, как у Ильфа и Петрова – собрание почтенных умников, качающих лысинами в такт репликам: «Бриан – голова! Я бы ему палец в рот не положил!» Сейчас же на террасе лишь влажно поблескивала пустая, без столиков и кресел, плитка да мокли сложенные в углу зонтики – неужели их уже выставляют? Или хозяин – идиот, которому наплевать, что имущество гниет и ржавеет, и зонтики просто забыли? На стекле витрины, прямо над зонтиками, была изображена здоровенная, в пол-окна, пивная кружка с неправдоподобно высокой шапкой пышной пены.

Пива Гесту не хотелось. Никогда не любил. Нырнув в теплую тьму за полукруглой дверью, он попросил у полноватой барменши кофе.

– Эспрессо? Американо? Латте? Капучино? Гляссе?

– Эспрессо, – улыбнулся он, подумав, не попросить ли ристретто – покрепче, но решил, что пока бодрости и так хватает. Даже лишку, пожалуй, хоть раздавай жертвам весеннего авитаминоза.

Дождь превратился в редкую морось, и Гест пристроился на каменном парапете пустой террасы. Поставил рядом горячий стаканчик, вытянул ноги. Отсюда хорошо просматривалась вся улица, и влево, и вправо. Камни были, хоть и влажные, но совсем не холодные. Он сидел и улыбался, ни на мгновение не сомневаясь, что вот еще полчаса, час, два – и тонкий Алин силуэт появится из-за вон того угла. Или из-за вон того. Или – и это будет лучше всего – она явится, как это уже случалось, внезапно. Словно ниоткуда.

Прижмется на мгновение и промурлычет, стряхивая с волос дождевые капли:

– Привет, Львенок!

Так она стала называть его после их первой… ночи. Которая была и не ночь вовсе – ранний вечер. Но он думал именно так: их первая ночь. Тем более что Аля тогда моментально заснула. А он глядел на нее и мучился: разбудить или дать поспать? Аля предупредила, что у них «есть полтора часа», но будить ее было жалко.

Она проснулась сама – минут через десять. Должно быть, от его пристального взгляда. И сразу улыбнулась:

– Привет, Львенок!

– Почему вдруг львенок?

– Ты сейчас такой лохматый! – Она еще сильнее взъерошила его волосы, так что по телу опять покатилась жаркая темная волна.

Он едва сдержался, чтобы не начать «второй акт Марлезонского балета». И сам себе удивился – через полчаса после первого? Как в двадцать лет, когда он мог, как это называлось в мужских посиделках, всю ночь без перерыва? Ну, всю не всю, но перерывы тогда и вправду были краткими. Потом ему начало хватать и одного раза… Возраст, чего удивляться. Чтобы «подряд», такого с ним не бывало уже очень давно. Нет, с Мией – да, случалось, но… Но.

Гест давно умел продлить процесс если не на всю ночь, то надолго. И с удовольствием этим умением пользовался, оставив «бурю и натиск» в ничего не понимающей в удовольствиях юности. Не важно – сколько раз, важно – как. По второму кругу? Если бы Мия не старалась, не ласкалась, не шептала на ухо, не скользила по его телу быстрыми горячими пальцами – ничего бы не было. А тут – никаких специальных ласк, ничего особенного – и пожалуйста!