Три тополя

Пришел черед потеряться Кате: она смешалась, не находя простых слов или шутки, чтобы перебить скрытую печаль сообщения Саши. Катя подумала, что Алешина бывшая ученица не слишком умна, если решила все это выложить ей, но в словах и в тоне Саши не было ничего умышленного, и Катя, на ее взгляд, молодая, иначе она не стала бы говорить, что Капустин старую не взял бы. Но что-то задевало Катю в ее откровенности, отъезд Алексея из деревни она представляла себе иначе, привыкла думать, что он затосковал в деревне без друзей, без близкого по душе человека, что судьба повела его к ней, теперь ее впервые уколола мысль, что, найди он здесь девушку по себе, пусть не ровню, так и остался бы на Оке, при матери, при жене и детях. Кате стало неуютно рядом с Сашей, вечерние краски на глазах делались холоднее, захотелось спуститься к Алеше, услышать его негромкий голос, снова ощутить родство и близость.

— Я мальчиков приведу, Алексей Владимирович и не разглядел их толком. — Саша поняла желание Кати, прочитала его во внезапной молчаливости, в неспокойном взгляде, устремленном на Капустина. — Мужик на реке дуреет, только об рыбе и разговору. — Она подняла туфли, не стала их надевать и пошла навстречу сыновьям.

Прокимнов-старший выгребал на пенистый простор реки, одежду сына он бросил на другой стороне «тихой», и Митя Похлебаев бежал с ней к Ивану.

Иван вылез из воды молчаливый, не расположенный к Капустину, хотя белозубая ухмылка и кривила его лицо.

— Без курева бросил меня Черный… — сказал он после хмурого молчания, вопросительно глянул на учителя и погас: Капустин не курил.

— Как же это сеть под насос попала?

— Черный говорит: нарочно завели. Он пришлых ненавидит.

— А вы ладите с ними?

— Мне чего — я конюх, я свою рыбу возьму, хоть вся Рязань явись. Я, когда при деле, никого и не вижу. Ночью Саша мимо ряжей шла, а я не вспомню: была она, не была.. — Зачем-то ему надо было настоять на своей отдельности не только от отца, но и от жены, от семьи, от бывшего учителя, выделить свой круг, где никто ему не указ и не советчик. — Приволоклась с пацанами, — проворчал он, бросив взгляд на Сашу. — Не надоело по плотине шастать!

— Она мальчиков хотела показать.

— Избы у нас, что ли, нет? И стол посередке, и на стол найдется. Голову испортила, вроде ей Новый год или какой еще праздник.

— Это их женские дела, Иван Сергеевич.

— Все вы мне — Иван Сергеевич! Иван Сергеевич! И давеча на ряжах и тут. Я вроде не лысый! — Ухмылочка его сделалась настороженной, недоброй. — Меня Иваном дразнят…

— Извините. — Капустин достал из кармана пластмассовую катушку с бумажным, красновато-золотистым кружалом, на котором длиннохвостая русалка выуживала спиннингом рыбу. — Я вам леску принес, как обещал.

— Не надо. — Он и не взглянул на импортную леску. Позой Иван вдруг напомнил отца: шея удлинилась, вытянулась по-петушиному заносчиво, корпус чуть откинулся назад. — У меня их навалом. Задолжали мне, что ли? — спросил он сердито. — Митьке Похлебаеву отдайте.

Митя как раз и приближался с платьем Ивана в одной руке и сапогами в другой.

— Утром вы мне голавлей дарили, ведь от души.

— А вы не взяли! — резонно сказал Прокимнов. — Мы и квиты. — Он проследил за тем, как Капустин нехотя положил в карман пиджака катушку. — Еще мы с Александрой вам задолжали.

О чем это он? Капустин напряг память: что у него на уме? Родилось смутное чувство опасности и смущенное, виноватое состояние души.

— Меня дома всяк по себе ломает. — Он смотрел, как Саша с мальчиками спускается от лугов к «тихой». — Александра на трактор гонит, в люди хочет меня вывести, а Черный смеется: мол, к Пантрягину в кабалу идешь, деньги он заплатит, а душу из тебя выймет.

— А чего хочет отец?

— Чтоб на шлюз. Кем ни есть, хоть на затычку, а на шлюз. Шлюзовские — рабочие. Они при ведомости, их пароходство кормит. И еще заработаешь, тут свой интерес.

— А на шлюз неохота?

— Охота! — сказал он убежденно и вздохнул. — Только я на шлюзу пить не брошу. Пропаду… Мне надо бросить, — сказал он тихо, чтобы не расслышала Саша, и ребром ладони провел по коричневой шее.

Возвращались они по плотине вместе. Катя скользила ладонью по стальному тросику ограждения, что-то говорила Саше, шагавшей справа, в пристукивающих, открывающих шафранные пятки лодочках. За ними поспевал Сережа, а на руках у Капустина сидел малыш: перед плотиной он вдруг послушался матери, потянулся к Капустину, и тот прижал его к груди, прикрыв ножки полой пиджака.

Саша мельком озиралась на мужа и Капустина, счастливая, что сын у него на руках, и о чем-то они с Иваном мирно беседуют.

А Капустин спасался малышом, его безгрешным теплом, своей почти отцовской нежностью к нему; она помогала — или так только казалось Капустину — глушить другую нежность, греховную, невозможную, оскорбительную для Кати, которая безмятежно частила рядом с Сашей — в сабо, опасаясь уронить их в воду.

8

Каждую ночь Алексей уходил на реку.