Три тополя

— Все по моде, времените, да? Хорошей поры ждете! Чего молчишь? Без детей хорошая пора не придет, в них и есть все хорошее. Успела бы я родить, мне бы Казахстан раем показался. — Ее смущало упорное молчание невестки: что за ним? Обида, гордыня, нежелание спорить со старым, отжившим человеком? Старуха заерзала, готовая уйти. — Полезла в наставницы: гони меня и спи весело. Вы, верно, и без нас знаете, как жить.

— Не уходите, пожалуйста! — Катя приподнялась, потянулась к Цыганке рукой.

С родной матерью Кате стало трудно говорить об этом, а с басовитой, свирепой на вид старухой ей было просто и хорошо. Жизнь научила Цыганку справедливости, думала Катя, и не высший ли это дар, если справедливость добыта в тяжком и к ней несправедливом существовании? Мать металась между угасавшей, коробившей Катю благодарностью к Алексею и мелочной настороженностью, близкой к нелюбви; подозревала, что Кате не быть матерью и с годами, все более взвинченно, неосторожно ободряла ее в этом, твердила, что так даже лучше, что в наше ужасное время обзаводиться детьми безнравственно, никто сегодня не скажет, какая им уготована участь. Катя стала избегать этих разговоров, обещания апокалипсиса, опасалась материнских истерик и шаманства, мешающего ей понести. Мать захаживала к ней, когда Капустин еще оставался в школе со старшеклассниками, забивалась в глубь тахты, а у себя дома металась, возбужденно трогала спинки стульев, стол, горку с набором стекла, торшер, черные ручки телевизора, словно прощалась со всем, хотела напоследок увериться, что все это было; Кате в такие минуты казалось, что переменился состав воздуха и нечем дышать.

А с чужой до недавнего старухой ей легко говорить о том, что они с Алешей созданы друг для друга, Что с самого начала они хотели сына, а потом решили, что совсем неважно, сын или дочь; что именно здесь, в доме над Окой, она стала надеяться и верить, а почему, трудно объяснить, такое ведь больше чувствуешь, чем понимаешь; что здесь ей все пришлось по душе — сама земля, амбарчик, когда с ней там Алеша, даже кладбище, даже в нем был несуетный, добрый мир, и река, и плотина, и люди, особенно славные мальчики рыжей, нескладной женщины, ученицы Алексея…

В тот вечер Капустин вернулся ненадолго, с нерасчехленным спиннингом, не потому, что не нашлось места на реке.

Он улегся один, в открытую дверь амбарчика видел огонь под медным тазом, Катю на низенькой скамеечке, с длинной деревянной ложкой в руках; непоседливая Цыганка то и дело закрывала и костерок и Катю, она похаживала под яблонями, и голос старухи долетал до Капустина шмелиным гудением. Он решил поспать перед ночной рыбалкой, но сон не давался, мешала мысль о странном происшествии на плотине.

…Клева не было, рыбаки стояли обозленные, ближе к пойме они тесно сбились, сколько позволял настил, внизу пришвартованная к фермам плотины под ударами воды подрагивала баржа водолазов.