Три товарища

— Твой ход, Робби!

Пушечное ядро перекатилось через холл, остановилось за нашим столиком и доброжелательно стало подсказывать, кому и как ходить. Видимо, жена его уже спала, а ему было невтерпеж с кем-нибудь поговорить. Положив карты на стол, я ехидно уставился на него. Не выдержав моего взгляда, он ушел.

— А ты не очень-то любезен, — с удовольствием сказала Пат.

— Нет, — ответил я. — И не желаю быть таковым.

Потом мы пошли в бар, выпили несколько коктейлей «специаль», после чего Пат надо было отправляться спать. Я простился с ней в холле. Она поднялась по лестнице и, прежде чем свернуть в коридор, остановилась и оглянулась. Я еще немного подождал, а затем зашел в дирекцию за ключом от моей комнаты. Маленькая секретарша усмехнулась.

— Семьдесят восьмой, — сказала она.

Это было рядом с комнатой Пат.

— Уж не по указанию ли фрейлейн Рексрот? — спросил я.

— Что вы! Фрейлейн Рексрот ушла в дом миссионерской организации. Они там молятся, — ответила она.

— Оказывается, и такой дом может быть благословеньем Божьим, — сказал я и быстро поднялся наверх. Мой чемодан уже был распакован. Через полчаса я постучал в дверь, соединявшую наши комнаты.

— Кто там? — послышался голос Пат.

— Полиция нравов, — ответил я.

Щелкнул замок, и дверь распахнулась.

— Это ты, Робби! — обалдело пролепетала Пат.

— Я! — сказал я. — Я — одержавший победу над фрейлейн Рексрот! Я — обладатель коньяка и «порто-ронко». — Я вытащил две бутылки из карманов своего купального халата, — А теперь говори сразу: сколько здесь перебывало мужчин?

— Никого, кроме всех ребят из футбольного клуба и филармонического оркестра расширенного состава, — смеясь, заявила Пат. — Ах, миленький ты мой! Значит, теперь все снова так, как в добрые старые времена!

Она уснула у меня на плече. А я еще долго бодрствовал. В углу горел ночник. Снежные хлопья тихо бились о стекло, и казалось, что в этом тусклом, золотисто-коричневом полумраке время остановилось. В комнате было очень тепло. Иногда слышался какой-то треск в трубах центрального отопления, Пат ворочалась во сне, и одеяло, шурша, медленно соскользнуло на пол. О, эта бронзово поблескивающая кожа! А эти узкие колени — какое чудо! А нежная тайна груди! Ее волосы на моем плече, и губами я чувствую, как бьется пульс в ее руке! Да неужто же ты умрешь, подумал я. Не можешь ты умереть! Ты — само счастье…

Я осторожно подтянул одеяло. Пат что-то пробормотала, потом умолкла и, совсем сонная, медленно обняла меня за шею.

XXVII

Снег шел несколько дней подряд. У Пат была температура, и ей не разрешали вставать с постели. В этом доме многие температурили.

— Всё из-за погоды, — сказал Антонио. — Слишком тепло. И вдобавок этот фен. Недаром говорят: лихорадочная погода.

— Прогулялся бы ты хоть немного, дорогой, — сказала Пат. — А на лыжах кататься умеешь?

— Нет. Откуда мне уметь, я никогда не был в горах.

— Антонио тебя научит. Ему это только доставит удовольствие — ты ему симпатичен.

— Мне куда приятнее находиться здесь.

Она привстала на кровати. Ночная рубашка соскользнула с плеч. Господи, до чего она отощала! Да и шея стала совсем тонкой.

— Робби, — сказала она, — сделай это ради меня. Не хочу, чтобы ты тут без конца сидел у ложа больной. И вчера сидел, и позавчера — этого уже более чем достаточно.

— Я с удовольствием сижу здесь, — возразил я, — и снег меня нисколько не привлекает.

Она громко дышала, и я различал неровные хрипы.

— На этот счет я поопытнее тебя, — сказала она и облокотилась о подушку. — Так будет лучше нам обоим. Сам потом увидишь. — Она с трудом улыбнулась. — Еще успеешь насидеться у меня после обеда и вечером. А с утра не надо, милый. А то мне становится как-то тревожно. Утром у меня жуткий вид. Из-за температуры. А вечером все по-другому. Я поверхностная и глупая женщина — не желаю быть уродливой, когда ты видишь меня.

— Что за чепуха, Пат! — Я встал. — Ладно, будь по-твоему. Прогуляюсь немного с Антонио. К двенадцати вернусь. Надеюсь, моя лыжная вылазка обойдется без переломов костей.

— С лыжами ты быстро освоишься, дорогой. — Ее лицо стало спокойным — выражение боязливой напряженности исчезло. — Ты очень скоро научишься замечательно кататься.

— А у тебя почему-то всегда охота очень скоро и замечательно выпроводить меня отсюда, — сказал я и поцеловал ее. У нее были влажные и горячие руки, а сухие губы потрескались.

* * *

Антонио жил на втором этаже. Он одолжил мне пару ботинок и лыжи. Все подошло — мы с ним были одинакового роста. Мы пошли на учебную поляну за деревней. По дороге Антонио внимательно посмотрел на меня.

— При повышении температуры больные начинают нервничать, — сказал он. — В такие дни здесь творятся странные вещи. — Он положил лыжи перед собой и закрепил их. — Самое страшное — это ожидание и полная невозможность что-либо предпринять. От этого больные лишаются последних сил, теряют рассудок.

— Здоровые тоже, — ответил я. — Потому что присутствовать при сем и быть совершенно бессильным…

Он понимающе кивнул.