Три товарища

— Там многое изменилось, — ответил я, глядя на его круглое, упитанное лицо с бесцветными ресницами. Осужденный двумя специалистами на смерть, этот человек все-таки выздоровел. В остальном он меня нисколько не интересовал.

— Придется подыскать себе какую-то работу, — сказал он. — Как там в этом отношении?

Я пожал плечами. Стоило ли объяснять ему, что вероятнее всего он ничего не найдет. Он и сам достаточно скоро это поймет.

— Есть у вас связи, друзья или что-нибудь в этом роде?

— Друзья… сами, небось, знаете… — Он иронически улыбнулся. — Когда у тебя вдруг кончаются деньги, они отскакивают от тебя, как блохи от мертвой собаки.

— Тогда вам будет трудно.

Он наморщил лоб.

— Понятия не имею, чем это все кончится. Осталось у меня всего несколько сотен марок. А если в последнее время я чему и научился, то только одному — расшвыривать деньги. Видимо, мой профессор и в самом деле был прав, но в другом смысле: именно через два отпущенных мне года я действительно сыграю в ящик… но при помощи пули.

И тут меня вдруг охватило какое-то бессмысленное бешенство против этого дурацкого болтуна. Неужто он так и не уразумел, что такое жизнь? Впереди меня шли Пат и Антонио. Я смотрел на ее тоненькую от болезни шею, я понимал, как ей хочется жить, и в эту минуту готов был убить Рота, если бы это могло спасти Пат.

* * *

Поезд ушел. Рот махал шляпой. Провожающие выкрикивали ему вдогонку пожелания всевозможных благ и смеялись. Какая-то девушка, спотыкаясь, бежала по перрону и срывающимся высоким голосом вопила: «До свидания! До свидания!» Потом она вернулась и разразилась слезами. Остальные вроде бы смутились.

— Эй! — крикнул Антонио. — За плач на вокзале штраф! Старый закон нашего санатория! Штраф в фонд следующего праздника!

Величественно он протянул ей открытую ладонь. Все захохотали. Девушка улыбнулась сквозь слезы, стекавшие по ее жалкому, востроносому лицу, и достала из кармана пальто обшарпанный кошелек. Мне стало совсем плохо от всех этих лиц вокруг меня, от этого наигранного смеха, от этого судорожно-мучительного, деланного веселья, от всех этих гримас…

— Пойдем, — сказал я Пат и крепко взял ее под руку.

Молча мы прошли по деревенской улице. В ближайшей кондитерской я купил коробку конфет.

— Жареный миндаль, — сказал я и протянул ей покупку. — Кажется, ты любишь.

— Робби, — сказала Пат, и ее губы задрожали.

— Погоди еще минутку, — ответил я и быстро направился к расположенному рядом цветочному магазину. Немного успокоившись, я вышел оттуда с розами.

— Робби, — снова сказала Пат.

Я довольно жалко улыбнулся.

— На старости лет из меня получится истинный кавалер, тебе не кажется, Пат?

Я не понимал, что на нас вдруг нашло. Вероятно, подействовала атмосфера идиотских проводов на вокзале. Словно на нас легла какая-то свинцовая тень, словно задул ветер, сметающий все, что с таким трудом стремишься удержать. Вдруг мы оказались не более чем двумя заблудившимися детьми, которые не знают, как им быть, и очень стараются вести себя мужественно.

— Давай выпьем что-нибудь, — сказал я.

Она кивнула. Мы зашли в первое попавшееся кафе и сели за пустой столик у окна.

— Что тебе заказать, Пат?

— Рому, — сказала она и посмотрела на меня.

— Рому, — повторил я и нашарил под столом ее руку. Она крепко прижала свою ладонь к моей.

Принесли ром. Это был «баккарди» с лимоном.

— За тебя, старый мой дружок! — сказала Пат и подняла рюмку.

— За тебя, мой старый добрый дружище! — сказал я.

Мы посидели еще немного.

— Иной раз все как-то очень странно, верно? — сказала Пат.

— Да, сперва странно. А потом проходит.

Она кивнула. Тесно прижавшись друг к другу, мы пошли дальше. От лошадей, запряженных в сани, шел пар. Навстречу нам двигались загорелые лыжники и хоккеисты в красно-белых свитерах. Жизнь бурлила.

— Как ты себя чувствуешь, Пат? — спросил я.

— Хорошо, Робби.

— Нас с тобой ничто не одолеет, правда?

— Правда, дорогой. — Она прижала мою руку к себе.

Улица опустела. Над заснеженными горами раскинулся розовый полог заката.

— Пат, — сказал я, — ты еще не знаешь, что мы располагаем кучей денег — Кестер прислал.

Она остановилась.

— Так это же здорово, Робби! Значит, мы еще сможем как следует кутнуть?

— Запросто, — сказал я. — Сколько душе будет угодно.

— Тогда пойдем в субботу в курзал. Там состоится последний большой бал года.

— Но ведь тебе не разрешают выходить по вечерам.

— Это запрещено почти всем, однако все преспокойно выходят.

На моем лице отразилось опасение.

— Робби, — сказала Пат, — когда тебя здесь не было, я строго соблюдала все, что мне предписывалось. От перепуга стала совсем паинькой. Но все оказалось впустую. Мне стало хуже. Не перебивай меня — заранее знаю, что ты скажешь. И так же знаю, что поставлено на карту. Но в оставшееся мне время, когда ты рядом, разреши мне делать все, что я захочу.