Три товарища

— Ты все подготовила, Лилли? — спросил я.

Она кивнула.

— Приданым я обзавелась уже давно.

— Чудесное приданое, — сказала Роза. — В нем есть все — вплоть до кружевных накидок.

— А зачем нужны кружевные накидки? — спросил я.

— Ну знаешь ли, Робби! — Роза так укоризненно посмотрела на меня, что я тут же вспомнил, зачем они, и сообщил ей об этом. Сплетенные вручную кружевные накидки для предохранения мебели. Как же, как же! Символ мелкобуржуазного уюта, священный символ брака и потерянного рая. Ведь все эти женщины были проститутками отнюдь не от избытка темперамента. Просто им не удались попытки обеспечить себе добропорядочное бюргерское существование. Их заветной мечтой было брачное ложе, но никак не порок. Впрочем, в этом они никогда бы не признались.

Я сел за пианино. Роза уже давно ждала этого. Как и все уличные женщины, она любила музыку. На прощание я сыграл все песни, которые особенно нравились ей и Лилли. Сперва «Молитву девы». Правда, название не слишком уместное для подобного заведения, но это была бравурная пьеса, громыхливая и пустая. Затем последовали «Вечерняя песня пташки», «Закат в Альпах», «Когда умирает любовь», «Миллионы Арлекина» и в заключение «Вернуться б мне на родину». Это была любимая песня Розы. Проститутки — самые суровые, но вместе с тем и самые сентиментальные создания. Все стройно подпевали. Гомосексуалист Кики пел вторым голосом.

Лилли поднялась — ей нужно было заехать за женихом. Роза сердечно расцеловала ее.

— Всего тебе, Лилли, самого лучшего! Не давай себя в обиду!

Лилли ушла, сгибаясь под тяжестью подарков. Бог его знает почему, но лицо ее совершенно преобразилось. Исчезли жесткие черты, присущие каждому, кто сталкивался с человеческой подлостью. Выражение ее лица стало мягче, и в нем вновь проступило что-то девичье.

Мы вышли на тротуар и махали ей вслед. И вдруг ни с того ни с сего Мими разревелась. Когда-то и она была замужем. Ее муж умер на войне от воспаления легких. Погибни он в бою, она получала бы за него небольшую пенсию и была бы избавлена от панели.

Роза похлопала ее по спине.

— Сейчас же брось, Мими! Нечего нюни распускать! Пойдем выпьем еще по чашечке кофе.

Все общество вернулось в полумрак «Интернационаля», словно куры на насест. Хорошего настроения как не бывало.

— Робби, сыграй на прощание еще что-нибудь, — попросила Роза. — Подбодри нас.

— Хорошо, — согласился я. — Давайте-ка долбанем «Марш старых товарищей».

Затем откланялся и я. Роза сунула мне кулек с пирожными. Я подарил их сыну «мамочки», который, как и во всякий вечер, устанавливал на тротуаре котел с колбасками.

* * *

Я задумался — чем бы заняться. Идти в бар мне определенно не хотелось. В кино — тоже нет. Разве что пойти в мастерскую? В нерешительности я посмотрел на часы. Было восемь. Кестер, вероятно, был уже там. В его присутствии Ленц не посмеет опять бесконечно болтать про эту девушку. Я пошел в мастерскую.

В ней горел свет. И не только в помещении — весь двор был ярко освещен. Кроме Кестера, не было никого.

— Что тут происходит, Отто? — спросил я. — Уж не продал ли ты «кадиллак»?

Кестер рассмеялся.

— Нет. Просто Готтфрид устроил небольшую иллюминацию.

Обе фары «кадиллака» были включены. Машина стояла так, что снопы света через окно падали прямо на сливу в цвету. Какая-то удивительно яркая меловая белизна. А черный мрак по обе стороны дерева, казалось, шумит, как море.

— Фантастика! — сказал я. — А где Ленц?

— Пошел купить чего-нибудь поесть.

— Блестящая идея, — сказал я. — Что-то у меня вроде как ветер в голове. Но, возможно, это просто голод.

Кестер кивнул.

— Поесть — всегда хорошо. В этом основной закон всех старых вояк. Знаешь, и у меня сегодня, кажется, ветер гулял в голове — я записал «Карла» на гонки.

— Что? — спросил я. — Уж не на шестое ли число?

Он кивнул.

— Ничего себе, Отто! Но там ведь будут самые что ни на есть асы.

Он снова кивнул.

— По классу спортивных машин выступает Браумюллер.

Я принялся засучивать рукава.

— Ну, коли так, Отто, то за дело! Выкупаем нашего любимца в масле.

— Стоп! — крикнул только что вошедший последний романтик. — Сперва сами подзаправимся.

Он развернул свертки с ужином: сыр, хлеб, твердокаменная копченая колбаса и шпроты. Все это мы запивали отлично охлажденным пивом. Ели мы так, словно от зари до зари молотили цепами зерно. Потом взялись за «Карла». Работали два часа, все проверили и отрегулировали, смазали подшипники. Вслед за этим Ленц и я поужинали вторично. Готтфрид включил свет и на «форде». При аварии одна его фара уцелела. И теперь, укрепленная на выгнутом кверху шасси, она испускала косой луч света куда-то в небо.

Вполне удовлетворенный, Ленц повернулся к нам.

— Ну вот! А теперь, Робби, достань-ка бутылки. Давайте отметим «Праздник цветущего дерева»!

Я поставил на стол коньяк, джин и два бокала.

— А ты? — спросил Готтфрид.

— Я пить не буду.

— Что?! Почему не будешь?

— Потому что пропала у меня охота продолжать это чертово пьянство!

Ленц пристально посмотрел на меня.

— Отто, наш ребеночек свихнулся, — сказал он Кестеру.

— Оставь его в покое. Не хочет — не надо, — ответил Кестер.