Три товарища

Ленц налил себе полный бокал.

— Вообще у этого мальчика с некоторых пор пошли завихрения.

— Это еще не самое худшее, — заявил я.

Над крышей фабрики напротив нас взошла большая красная луна. Некоторое время мы сидели молча.

— Скажи мне, Готтфрид, — заговорил я затем, — ведь ты специалист по части любовных дел, не так ли?

— Специалист? Нет, я классик любви, — скромно ответил Ленц.

— Хорошо. Я хотел бы знать, всегда ли влюбленный человек ведет себя по-идиотски?

— То есть как это по-идиотски?

— Ну, в общем так, как будто он полупьян. Болтает невесть что, несет всякую чепуху, да еще и врет.

Ленц расхохотался.

— Что ты, детка! Ведь любовь — это же сплошной обман. Чудесный обман со стороны матушки-природы. Взгляни на это сливовое дерево! И оно сейчас обманывает тебя: выглядит куда красивее, чем окажется потом. Было бы просто ужасно, если бы любовь имела хоть какое-то отношение к правде. Слава Богу, что растреклятые моралисты не властны над всем.

Я встал.

— Так, по-твоему, без некоторого жульничества это дело вообще невозможно?

— Да, детонька моя! Вообще невозможно!

— Но ведь тогда можно попасть в глупейшее положение.

Ленц усмехнулся.

— Запомни одну вещь, мальчик: никогда, никогда и еще раз никогда ты не окажешься смешным в глазах женщины, если сделаешь что-то ради нее. Пусть это даже будет самым дурацким фарсом. Делай все, что хочешь, — стой на голове, неси околесицу, хвастай, как павлин, пой под ее окном. Не делай лишь одного — не будь с ней рассудочным.

Я оживился:

— А ты что скажешь, Отто?

Кестер рассмеялся:

— Пожалуй, все это так и есть.

Он встал и поднял капот «Карла». Я достал бутылку рома, еще один бокал и поставил их на стол. Отто включил зажигание, нажал на кнопку стартера, и двигатель зачавкал — утробно и сдержанно. Ленц, положив ноги на подоконник, глядел в окно. Я подсел к нему.

— Тебе когда-нибудь случалось быть пьяным в обществе женщины?

— Часто случалось, — не пошевельнувшись ответил он.

— Ну и как?

Он искоса посмотрел на меня.

— Ты хочешь знать, как быть, если ты сделал что-то не так? Отвечаю, детка: никогда не проси прощения. Ничего не говори. Посылай цветы. Без писем. Только цветы. Они покрывают все. Даже могилы.

Я посмотрел на него. Он оставался неподвижным. В его блестящих глазах отражался белый свет автомобилей. Двигатель все еще работал. Он тихонько погромыхивал, точно под ним содрогалась земля.

— Вот теперь я могу спокойно выпить чего-нибудь, — сказал я и откупорил бутылку.

Кестер заглушил двигатель. Затем обратился к Ленцу:

— Сегодня луна светит достаточно ярко, чтобы можно было найти стакан. Верно, Готтфрид? А ну-ка выключи свою иллюминацию. Особенно на «форде». Этот косой луч напоминает мне прожекторы времен войны. Когда ночью эти штуки начинали нашаривать мой самолет, мне было совсем не до шуток.

Ленц кивнул.

— А мне он напоминает… Впрочем, не все ли равно…

Он встал и выключил фары.

Луна поднялась высоко над фабричной крышей. Она все больше светлела и теперь казалась желтым лампионом, повисшим меж ветвей сливы. Ветви, колеблемые слабым ветерком, тихо качались.

— Все-таки странно, — сказал Ленц после паузы, — почему принято ставить памятники всевозможным людям?.. А почему бы не поставить памятник луне или дереву в цвету?..

* * *

Я рано вернулся домой. Открыв дверь в коридор, услышал музыку. Играл патефон Эрны Бениг — личной секретарши. По коридору плыл тихий и прозрачный женский голос. Потом пошла перекличка скрипок под сурдинку с пиччикато на банджо. И опять этот голос, проникновенный, нежный, будто переполненный счастьем. Я вслушался, пытаясь разобрать слова. Тихое пение женщины звучало удивительно трогательно в этом темном коридоре, где я стоял между швейной машиной фрау Бендер и чемоданами супругов Хассе. Я увидел кабанью голову над входом в кухню, где служанка гремела посудой.

«И как же могла я жить без тебя?..» — пел голос в нескольких шагах от меня, там, за дверью.

Я пожал плечами и пошел к себе в комнату.

За стеной снова разгорелась свара. Через несколько минут ко мне постучался и вошел Хассе.

— Я не мешаю вам? — устало спросил он.

— Ничуть, — ответил я. — Хотите что-нибудь выпить?

— Лучше не надо. Только немного посижу у вас.

Он тупо уставился в пол.

— Вам хорошо, — сказал он. — Вы живете один…

— Ну что за ерунда! — возразил я. — Вечно торчать одному тоже не дело… Уж поверьте мне…

Чуть сгорбившись, он сидел в кресле. Его глаза казались стеклянными — в них отражался проникавший в полумрак комнаты свет уличного фонаря. Я смотрел на его узкие, покатые плечи.

— Я представлял себе жизнь совсем по-другому, — проговорил он после долгого молчания.

— Это со всеми так…

Через полчаса он решил пойти мириться с женой. Я дал ему несколько газет и полбутылки ликера «кюрасо». Ему это приторно-сладкое пойло должно было подойти — в напитках он ничего не смыслил. Тихо, почти неслышно вышел он от меня. Тень от тени, будто и вправду уже угас. Из коридора пестрым шелковым тряпьем ворвались обрывки музыки… скрипки, приглушенные банджо… «И как же могла я жить без тебя…»