Три товарища и другие романы

— Небольшая, — поспешно и уклончиво ответила она. — По вечерам здесь у всех поднимается температура, а кроме того, подействовал ваш приезд. Вы очень устали?

— От чего?

— Тогда пойдемте в бар, ладно? Ведь вы мои первые гости здесь, наверху.

— А что, тут есть и бар?

— Да, небольшой. Или скорее уголок, напоминающий бар. Это тоже предусмотрено курсом лечения. Тут избегают всего, что напоминало бы больницу. А если кому что-либо запрещено, то ему этого все равно не дадут.

Бар был переполнен. Пат раскланялась кое с кем. Я приметил среди них одного итальянца. Мы сели за столик, который только что освободился.

— Что ты будешь пить? — спросил я Пат.

— Ромовый коктейль, какой мы всегда пили в баре. Ты знаешь рецепт?

— Это очень просто, — сказал я девушке-официантке. — Портвейн пополам с ямайским ромом.

— Два бокала, — сказала Пат. — И один «Особый».

Девушка принесла два «Порто-Ронко» и розоватый напиток.

— Это для меня, — сказала Пат и пододвинула нам бокалы. — Салют!

Она поставила свой бокал, не пригубив, потом, оглянувшись, быстро схватила мой и выпила.

— Ах, как хорошо! — сказала она.

— А ты что заказала? — спросил я и отведал подозрительную сиропообразную жидкость. На вкус это был малиновый сок с лимоном. И без капли алкоголя. — Вкусная штука, — сказал я.

Пат посмотрела на меня.

— Жажду утоляет, — пояснил я.

Она рассмеялась.

— Закажи-ка лучше еще один «Порто-Ронко». Но для себя. Мне не дадут.

Я подозвал девушку.

— Один «Порто-Ронко» и один «Особый», — сказал я. Я заметил, что кругом за столиками было довольно много «Особых».

— Сегодня мне можно, ведь правда, Робби? — воскликнула Пат. — Только сегодня. Как раньше. Верно, Кестер?

— «Особый» совсем неплох, — проговорил я, выпивая второй бокал розовой дряни.

— Как я его ненавижу! Бедный Робби, из-за меня ты вынужден пить эту бурду!

— Ну, если мы будем заказывать достаточно часто, то я свое еще наверстаю!

Пат засмеялась.

— За ужином мне можно немного красного.

Мы выпили еще несколько «Порто-Ронко» и перешли в столовую. Пат была необыкновенно красива. Ее лицо сияло. Мы сели за один из небольших столиков, расставленных вдоль окон. Он был покрыт белой скатертью. Было тепло, а внизу, за окном, раскинулся поселок с улицами, посеребренными снегом.

— А где же Хельга Гутман? — спросил я.

— Уехала, — не сразу ответила Пат.

— Уехала? Так рано?

— Да, — сказала Пат таким тоном, что я понял, о чем идет речь.

Девушка принесла вино. Оно было густого темно-красного цвета. Кестер наполнил бокалы до краев. Все столики тем временем уже были заняты. С разных сторон доносился людской говор. Я почувствовал, как Пат коснулась моей руки.

— Милый, — сказала она нежным, тихим голосом. — Я больше не могла это вынести.

XXVI

Я вышел из кабинета главного врача. Кестер дожидался в ресторане. Увидев меня, он встал. Мы вышли и сели на скамейке перед санаторием.

— Неважно обстоят дела, Отто, — сказал я. — Хуже, чем я предполагал.

Мимо нас, шумя и галдя, прошла группа лыжников. Среди них было несколько пышущих здоровьем женщин: широкий белозубый оскал, упитанные загорелые лица с размазанным на коже кремом. Они не говорили, а кричали друг другу — в основном о том, как они хотят есть, какой у них волчий аппетит.

Мы подождали, пока они прошли.

— Вот таким, конечно, все нипочем, — сказал я. — Эти живы себе и здоровы и будут здравствовать до скончания века. До чего же все это гнусно.

— Ты поговорил с главным врачом? — спросил Кестер.

— Да. Его объяснения — сплошной туман со множеством оговорок. Но вывод ясен — стало хуже. Впрочем, он утверждает, что стало лучше.

— То есть?

— Он говорит, что если бы она оставалась внизу, то уже давно не было бы никакой надежды. А здесь процесс развивается медленнее. Вот это он и называет улучшением.

Кестер царапал каблуками какие-то руны на плотном снегу. Потом он поднял голову.

— Значит, он говорит, что надежда есть?

— Врач всегда это говорит, это свойство профессии. А вот у меня с этим хуже. Я спрашивал, делал ли он вдувание. Он сказал, что теперь уже поздно. Ей уже делали несколько лет назад. А теперь поражены оба легких. Дело ни к черту, Отто!

Перед нашей скамьей остановилась какая-то старуха в стоптанных ботах. У нее было посиневшее, иссохшее лицо и потухшие мутно-серые глаза, казавшиеся слепыми. На шее болталось старомодное боа из перьев. Она медленно навела на нас лорнет. Разглядев, побрела дальше.

— Сгинь, жуткий призрак! — Я сплюнул.

— Что он еще говорил? — спросил Кестер.

— Объяснил, почему вдруг так распространилась эта болезнь. У него полно пациентов такого же возраста. Все это последствия войны. Недоедание в годы развития организма. Но мне-то какое до этого дело? Она должна выздороветь. — Я посмотрел на Кестера. — Он, конечно, сказал мне, что чудеса при этой болезни случаются часто. Процесс иногда неожиданно прекращается, замораживается, и люди выздоравливают — иной раз те, которых считали безнадежными. То же самое говорил и Жаффе. Но я в чудеса не верю.