Три товарища и другие романы

— Сколько детей было у Карла Смелого? — спокойно парирую я.

— Из вас, Боймер, ничего в жизни не выйдет, — квакает Мюллер.

— Когда состоялась битва при Заме? — интересуется Кропп.

— Вам, Кропп, недостает моральной серьезности, садитесь, три с минусом, — заявляю я.

— Какие задачи Ликург считал важнейшими в государстве? — шепчет Мюллер, поправляя незримое пенсне.

— Как правильно: «Мы, немцы, боимся Бога, а больше никого на свете» или «Мы, немцы, страшимся…»? — вставляю я.

— Какова численность населения Мельбурна? — щебечет в ответ Мюллер.

— Как вы намерены жить, если не знаете этого? — возмущенно спрашиваю я у Альберта.

— Что такое когезия? — в свою очередь решительно вопрошает он.

Из всего этого мы помним уже не больно много. Проку-то от него не было никакого. Но никто в школе не научил нас, как закурить сигарету в дождь и ветер, как разжечь костер из сырых дров или что штыком лучше всего бить в живот, ведь тогда лезвие не застрянет между ребер.

Мюллер задумчиво произносит:

— Зачем это нужно? Все равно придется опять сесть на школьную скамью.

Я считаю, что это исключено:

— Может, сдадим досрочно.

— В таком случае без подготовки не обойтись. Да если и сдашь, что тогда? Быть студентом вряд ли намного лучше. Если нету денег, придется зубрить.

— Все ж таки чуть получше. Правда, то, что тебе там вдалбливают, полная ерунда.

Кропп подытоживает общий настрой:

— Разве можно принимать это всерьез, если был здесь, на фронте?

— Но ведь нужно иметь профессию, — замечает Мюллер, будто Канторек собственной персоной.

Альберт ножиком чистит ногти. Нас удивляет этакое чистоплюйство. А он просто задумался. Откладывает ножик и говорит:

— То-то и оно. Кач, Детеринг и Хайе вернутся к своей профессии, потому что уже ее имели. Химмельштос тоже. А у нас профессии не было. И как нам после всего этого, — он кивает в сторону фронта, — привыкать к профессии?

— Вот были бы рантье, могли бы жить отшельниками в лесу… — говорю я и сразу стыжусь этакой заносчивости.

— Н-да, что будет, когда мы вернемся?… — произносит Мюллер, даже он обескуражен.

Кропп пожимает плечами:

— Не знаю. Главное — вернуться, а там видно будет.

Вообще-то мы все в растерянности.

— Так чем же можно бы заняться? — спрашиваю я.

— Мне ничего не хочется, — устало отвечает Кропп. — Однажды все равно умрешь — и что тогда? Я вообще не верю, что мы вернемся.

— Знаешь, Альберт, когда я размышляю об этом, — помолчав, говорю я и переворачиваюсь на спину, — мне бы хотелось, когда я услышу слово «мир» и вправду будет мир, сделать что-нибудь невообразимое, ведь просто голова кругом идет. Что-нибудь такое, ради чего стоило пройти эту заваруху, понимаешь? Только вообразить себе ничего не могу. Я вижу возможности, но меня тошнит от этой шарманки с профессией, учебой, жалованьем и прочим, ведь все это было всегда и вызывает отвращение. Я ничего не нахожу, Альберт… ничего.

Все вдруг кажется мне до отчаяния безнадежным.

Кропп думает о том же:

— Вообще-то нам всем придется туго. Интересно, там, на родине, это хоть иногда кого-нибудь тревожит? Два года стрельбы и ручных гранат — их с себя не стряхнешь как перчатку…

Мы согласны, сходным образом обстоит с каждым, не только с нами здесь, а всюду, с каждым, кто находится в таком же положении, просто один чувствует это больше, другой — меньше. Такова общая судьба нашего поколения.

Альберт вслух подытоживает:

— Война загубила нас для всего.

Он прав. Мы уже не молодежь. Уже не хотим штурмовать мир. Мы беглецы. Бежим от себя. От своей жизни. Нам было восемнадцать, мы начинали любить мир и жизнь, а пришлось по ним стрелять. Первый разорвавшийся снаряд попал нам в сердце. Мы отлучены от созидания, от стремления, от движения вперед. Мы более в них не верим, мы верим в войну.

Канцелярия оживает. Кажется, Химмельштос поднял их там по тревоге. Во главе отряда вышагивает толстяк фельдфебель. Забавно, почти все кадровые фельдфебели толстяки.

За ним следует жаждущий мести Химмельштос. Его сапоги блестят на солнце.

Мы встаем.

— Где Тьяден? — пыхтит фельдфебель.

Никто, разумеется, знать не знает. Химмельштос злобно сверкает на нас глазами:

— Наверняка знаете. Только не хотите говорить. Давайте выкладывайте!

Фельдфебель озирается по сторонам, ищет Тьядена, но того не видать. Тогда он действует по-другому:

— Через десять минут Тьяден должен явиться в канцелярию. — Засим он отчаливает, с Химмельштосом в кильватере.

— Ох, чует мое сердце, что в следующий раз на укреплениях я уроню катушку с колючей проволокой Химмельштосу на ноги, — говорит Кропп.

— Мы еще поимеем от него массу удовольствия, — смеется Мюллер.

Теперь для нас дело чести — резать письмоносцу правду-матку в глаза.

Я иду в барак, предупреждаю Тьядена, чтобы он исчез. Потом мы перебираемся на другое место, садимся играть в карты. Это мы умеем — играть в карты, браниться и воевать. Немного в двадцать-то лет, а в то же время слишком много.

Через полчаса опять заявляется Химмельштос. Никто не обращает на него внимания. Он спрашивает про Тьядена. Мы пожимаем плечами.

— Вы должны его разыскать, — настаивает он.

— Какие-такие «вы»? — осведомляется Кропп.