Три товарища и другие романы

— Хотя это даже кстати, что вы заглянули, — изрек он. — Я вам заодно и растолкую кой-чего. Если вы, господин хороший, надеетесь счет нам всучить за операцию, больницу и все такое — дудки! Мы ничего такого не просили — ни больницы, ни тем более операции, так что зря вы на большие деньги раззявились. Еще спасибо скажите, что мы с вас возмещения ущерба не требуем. Операция-то без спроса, без нашего согласия. — Он оскалился, обнажив два ряда полусгнивших зубов. — Что, съели? То-то. Бобо знает, что к чему, его на мякине не проведешь.

Парень был очень доволен собой. Он полагал, что шикарно все раскрутил и всех обвел вокруг пальца. Люсьена побледнела. Она боязливо поглядывала то на Бобо, то на доктора.

— Понятно теперь? — торжествующе спросил Бобо.

— Это тот самый? — спросил Равич у Люсьены. Та не ответила. — Значит, тот самый, — заключил Равич и смерил Бобо взглядом.

Тощий долговязый хмырь в дешевом шарфике искусственного шелка вокруг цыплячьей шеи, на которой пугливо пляшет кадык. Покатые плечи, нос крючком, тяжелая челюсть дегенерата — типичный сутенер из предместья, прямо как с картинки.

— Что значит «тот самый»? — ощетинился Бобо.

— По-моему, вам достаточно ясно и не один раз было сказано: выйдите отсюда. Я должен произвести осмотр.

— Да пошел ты! — огрызнулся Бобо.

Равич так и сделал: пошел прямо на Бобо. Уж очень тот ему надоел. Парень вскочил, попятился, и в тот же миг в руках у него оказалась тонкая, с метр длиной, веревка. Равич сразу понял, что тот задумал: нырнуть под руку, из-за спины накинуть ему веревку на шею и душить. Прием хотя и подлый, но действенный, особенно если противник такого не ждет и намерен только кулаками работать.

— Бобо! — взвизгнула Люсьена. — Бобо, не смей!

— Ах ты, молокосос, — усмехнулся Равич. — Жалкий трюк с удавкой? Хитрее ничего не придумал?

Бобо растерялся. Глазенки его испуганно забегали. В тот же миг Равич одним рывком сдернул с него пиджак до локтей, разом обездвижив парню обе руки.

— Что, такому тебя не учили? — Распахнув дверь, он взашей вытолкал Бобо в коридор. — Захочешь научиться, пойди повоюй сперва, апач недоделанный! И больше не приставай к взрослым.

Он запер дверь на ключ.

— Так, Люсьена, — сказал он. — Ну, давайте посмотрим.

Та вся дрожала.

— Спокойно, спокойно. Все уже хорошо. — Он стянул с кровати старенькое бумазейное покрывало и сложил его на стуле. Потом откинул зеленое одеяло.

— Пижама? А это еще зачем? Вам же в ней неудобно. И вставать вам тоже особенно ни к чему.

Она ответила не сразу.

— Это я только сегодня надела.

— У вас что, не хватает ночных рубашек? Я могу вам парочку из клиники прислать.

— Нет, не в том дело. Я потому пижаму надела, что знала… — Она глянула на дверь и продолжила шепотом: — Знала, что он придет. Он говорит, мол, вовсе я никакая не больная. Ну и не хочет больше ждать.

— Что? Жаль, я не знал. — Равич метнул яростный взгляд в сторону двери. — Подождет!

Как у всех слабеньких, малокровных женщин, у Люсьены была очень белая, нежная кожа. Через такую жилки просвечивают. Девушка была хорошо сложена, узка в кости, тоненькая, изящная, но не тощая. Еще одна из бессчетного числа девушек, подумалось Равичу, которых природа бог весть с какой целью создает столь прелестными существами, будто ведать не ведая, что большинство из них очень скоро превратятся в страхолюдин, изнуренных непосильным трудом или нездоровым образом жизни.

— Вам еще неделю надо постельный режим соблюдать, Люсьена. Вставать, конечно, можно, по комнате ходить тоже, но немного. И будьте осторожны. Тяжелого не поднимать! И по лестнице еще несколько дней не ходите. Есть кто-нибудь, кто вам поможет? Кроме этого Бобо?

— Хозяйка. Но она и так уже ворчит.

— Больше никого?

— Нет. Мари раньше была. Так умерла.

Равич оглядел комнату. Чистенько и бедно. На подоконнике горшки с фуксиями.

— Ну а Бобо? — спросил он. — Снова объявился, как только опасность миновала?

Люсьена ничего не ответила.

— Почему вы его не прогоните?

— Он не такой уж плохой, доктор. Только буйный…

Равич смотрел на нее молча. Любовь, подумал он. И это тоже любовь. Таинство, древнее как мир. Она не только озаряет радугой серое небо будничности, она даже распоследнюю погань способна романтическим ореолом украсить; она и чудо, она и издевка бытия. Ему вдруг сделалось немного не по себе, будто и он, пусть невольно, пусть косвенно, повинен в этой несообразности.

— Ладно, Люсьена, — сказал он. — Не берите в голову. Вам сперва надо выздороветь.

Она с облегчением кивнула.

— А насчет денег, — смущенно залепетала она, — вы его не слушайте. Это он так просто говорит. Я все выплачу. Все. По частям. Когда мне снова на работу можно?

— Недели через две, если не наделаете глупостей. Особенно с Бобо. Не вздумайте, Люсьена! Если не хотите умереть. Вы меня поняли?

— Да, — ответила девушка без особой убежденности в голосе.

Равич укрыл одеялом ее хрупкое тельце. А подняв глаза, вдруг увидел, что она плачет.

— А раньше никак нельзя, доктор? — спросила она. — Я ведь и сидя могла бы работать. Мне ведь надо…