Три товарища и другие романы

— Нет. Только вот им скажу, что мне уйти надо.

— Давай скорей. Я на улице жду, в такси.

— Хорошо. — Она остановилась. — Равич?

Он оглянулся.

— Ты только из-за меня сюда приехал?

Он на секунду смешался.

— Да, — тихо вымолвил он прямо в это лицо, трепетно раскрытое ему навстречу. — Да, Жоан. Из-за тебя. Только из-за тебя.

Она резко повернулась.

— Тогда пошли, — выдохнула она. — Уйдем скорее! А те… какое нам до них дело…

Такси ехало по Льежской.

— Так в чем было дело, Равич?

— Ни в чем.

— Я так боялась.

— Забудь. Не о чем говорить.

Жоан взглянула на него.

— Я думала, ты вообще уже не вернешься.

Он склонился над ней. И почувствовал, что ее всю трясет.

— Жоан, — сказал он, — не думай ни о чем и ни о чем не спрашивай. Видишь эти фонари, видишь эти сотни светящихся вывесок? Мы живем в погибающем столетии, а этот город бурлит жизнью. Мы с тобой оторваны ото всего, и у нас ничего нет, кроме наших сердец. Считай, что я побывал на Луне, а теперь вернулся, и ты здесь, и ты — это сама жизнь. Не спрашивай больше ни о чем. В твоих волосах больше тайны, чем в тысяче вопросов. Здесь, сейчас нас ждет ночь, всего несколько часов и целая вечность, покуда за окном не загрохочет утро. То, что люди любят друг друга — понимаешь, это все; это чудо и это простейшая вещь на свете, я это понял, прочувствовал сегодня, когда ночь заблагоухала цветением весны, когда ветер принес аромат земляники. Без любви ты никто, ты всего лишь мертвец в отпуске, так, имя, фамилия и парочка дат для надгробия, с тем же успехом можно и сразу умереть…

Свет фонарей скользил по окнам машины, как луч прожектора по стенам корабельной каюты. На бледном лице глаза Жоан то светлели, то казались совсем черными.

— Мы не умрем, — прошептала она у Равича в руках.

— Нет. Мы — нет. Не сейчас. Только время. Это проклятое время. Оно умирает всегда. А мы живем. Мы живем вечно. Ты просыпаешься — и у тебя весна, засыпаешь осенью, а в промежутках у тебя тысячу раз зима и лето, и если любить друг друга по-настоящему, мы будем вечны и нетленны, как биение сердца, как ветер и дождь, а это немало. Мы выигрываем дни, а теряем годы, только что нам до того и какая в том печаль? Нынешний час — это и есть жизнь. Мгновение — оно ближе всего к вечности, твои глаза мерцают, сквозь бесконечность веков сочится звездная пыль, дряхлеют боги, но свежи и молоды твои губы, тайна трепещет меж нами, только Ты и Я, зов и отклик, из сумерек и первоистоков, из упоения всех любящих, выжимкой из всех стонов страсти обратившись в любовную бурю, пройдя бесконечный путь от амебы до Руфи и Эсфири, Елены и Аспазии, до лазурных мадонн в церквях, от пресмыкания в древнейшем сне до волхования в тебе и мне.

Она лежала в его объятиях недвижно, белея лицом, настолько всецело ему вверившись, что ее отрешенность казалась почти надменной, — а он, склонившись над ней, все говорил и говорил, и поначалу ему даже чудилось, будто это не он, будто кто-то другой заглядывает ему через плечо, и эта тень беззвучно, с загадочной улыбкой что-то нашептывает, и он склонялся все ниже и чувствовал, как Жоан вся подается ему навстречу, а тень все еще была тут, пока не исчезла…

13

— Скандал, — изрекла дама в изумрудах, глядя на Кэте Хэгстрем, сидевшую напротив. — Грандиозный скандал! Весь Париж хохочет. Ты когда-нибудь могла заподозрить, что Луи гомосексуалист? Ну конечно же, нет. Мы все ничего не знали. Он превосходно замаскировался. Лина де Ньюбур чуть ли не официально считалась его любовницей — и представь себе: неделю назад приезжает он из Рима, на три дня раньше, чем сам же обещал, отправляется вечерком на квартиру к этому самому Ники, желая сделать тому сюрприз, — и кого он там застает?

— Свою жену, — сухо бросил Равич.

Дама в изумрудах изумленно вскинула голову. Вид у нее был такой, будто ей только что сообщили, что ее муж обанкротился.

— Вы уже знаете эту историю? — разочарованно спросила она.

— Нет. Но это напрашивалось.

— Не понимаю. — Дама не сводила с Равича недоуменного взгляда. — Такое невозможно было предположить.

Кэте Хэгстрем улыбнулась:

— У доктора Равича своя теория, Дэзи. Он называет ее систематикой случайности. Суть в том, что самое невероятное наиболее возможно.

— Как интересно. — Дэзи вежливо улыбнулась, впрочем, без всякого интереса. — Так вот, ничего бы не раскрылось, — продолжила она, — но Луи закатил жуткую сцену. Он рвал и метал. А теперь вообще переехал в отель «Крийон». Желает разводиться. Все с нетерпением ждут, что он укажет в качестве причины. — В ожидании реакции она удовлетворенно откинулась в кресле. — Ну, что ты на это скажешь?

Кэте Хэгстрем бросила взгляд на Равича. Тот изучал ветку орхидеи, что лежала на столе между шляпными коробками и корзиной винограда и персиков, — удивительные, похожие на бабочек белые цветки, испещренные сладострастными алыми сердечками.

— Невероятно, Дэзи, — откликнулась Кэте. — Просто невероятно.

Дэзи наслаждалась своим триумфом.

— Ну что, уж этого вы, полагаю, никак не ожидали? — обратилась она к Равичу.

Тот бережно поставил орхидею в изящную высокую хрустальную вазу.