Три товарища и другие романы

— Я с доктором Вебером уже поговорил. Он мне десять процентов обещал. Ну, он счет страховой компании выставит за все про все, а когда ему деньги придут, десять процентов мне отдаст. Наличными.

— Да ты у нас деловой, Жанно.

— Когда беден, иначе нельзя.

— Это правда. Боли есть?

— Да. Нога болит. Которой нет.

— Это нервы. Они все еще ногу чувствуют.

— Да знаю я. Все равно чудно. Когда у тебя болит то, чего уже нету. Может, это душа моей ноги все еще тут? — Он улыбнулся собственной шутке. Потом аккуратно накрыл верхний судок с ужином. — Суп, курица, овощи, пудинг. Ну, это вот для матери. Она курицу обожает. Дома-то мы ее не часто едим. — Он блаженно откинулся на подушку. — Иной раз ночью проснусь и думаю: как же мы за все за это расплатимся? Ну, спросонок, с перепугу, так часто бывает. И только потом соображаю, что я тут лежу, как сынок богатеньких родителей, и могу просить, чего захочется, и сестру могу вызвать, и та придет, а за все это какие-то другие люди заплатят. Шикарно, правда?

— Да, — согласился Равич. — Шикарно.

Равич сидел в смотровом кабинете в «Осирисе».

— Кто-нибудь еще есть? — спросил он.

— Да, — отозвалась Леони. — Ивонна. Она последняя.

— Зови ее. Ты здорова, Леони.

Ивонна была блондинка лет двадцати пяти, плотненькая, курносая и, как многие ее подруги по ремеслу, с толстенькими ручками-ножками. Она вплыла в кабинет, развязно покачивая бедрами, и приподняла шелковую комбинашку.

— Туда, — бросил Равич, указывая на кресло.

— А так нельзя? — спросила Ивонна.

— Это еще почему?

Вместо ответа она молча повернулась, демонстрируя свой ладный крепкий зад. Он был весь в синих полосах. Кто-то учинил ей нещадную порку.

— Надеюсь, клиент хотя бы как следует тебе заплатил, — заметил Равич. — Это не шутки.

Ивонна покачала головой:

— Ни сантима, доктор. Это не клиент.

— Значит, для удовольствия. Вот уж не думал, что ты охотница до таких забав.

Светясь от гордости и загадочно улыбаясь, Ивонна снова покачала головой. Было видно, что ей все это страшно нравится. Приятно было чувствовать себя важной птицей.

— Я не мазохистка, — выговорила она, щеголяя знанием ученого слова.

— Тогда что? Скандал?

Ивонна выдержала секундную паузу.

— Любовь, — изрекла она и сладко повела плечами.

— Значит, ревность?

— Да. — Ивонна сияла.

— Очень больно?

— От такого больно не бывает. — Она осторожно улеглась в кресло. — А знаете, доктор, мадам Роланда сперва даже не хотела меня к работе допускать. Я ее еле упросила. Хотя бы на часок, говорю, только на часок, для пробы, разрешите! Сами увидите! А теперь с этой синей задницей на меня спрос куда больше, чем прежде.

— Это почему же?

— Сама не знаю. Но некоторые чудики прямо с ума сходят. Ну, заводит их сильно. На прошлой неделе я на двести пятьдесят франков больше заработала. Сколько эта красота у меня еще продержится?

— Недели две-три, никак не меньше.

Ивонна аж языком прищелкнула от удовольствия.

— Если и дальше так пойдет, шубку себе куплю. Лисицу. Вообще-то кошку, но такую, что не отличишь.

— Ну а если не хватит, дружок всегда тебя снова отделать может.

— Нет, ни за что! — с живостью возразила Ивонна. — Он не из таких. Не какой-нибудь клещ расчетливый, вы не подумайте! Если и отлупит, то только в сердцах. Когда найдет на него. А так ни за что — хоть на коленях буду умолять.

— С характером, значит. — Равич вскинул на нее глаза. — Ты здорова, Ивонна.

Она встала с кресла.

— Ну, тогда за работу! А то меня внизу уже старичок ждет. С седенькой бородкой такой. Я ему уже и синяки показала. Он чуть на стенку не полез. Дома-то под каблуком, наверно. Небось спит и видит, как он старуху свою лупцует. — Она залилась колокольчатым смехом. — Все-таки странная штука жизнь, верно, доктор? — И величаво выплыла из кабинета.

Равич вымыл руки. Потом убрал инструменты и подошел к окну. Серебристой дымкой между домами уже сгущались сумерки. Голые деревья тянулись из асфальта, как черные руки мертвецов. В засыпанных окопах на такие иногда натыкаешься. Он распахнул окно и выглянул на улицу. Таинственный час между явью и сном, между днем и ночью. Час любви в укромных гостиницах — для замужних женщин, для женатых мужчин, которые чуть позже будут чинно восседать за семейным столом. Час, когда итальянки в долинах Ломбардии уже начинают желать друг другу felicissima notte [24]. Час отчаяния и час мечтаний.

Он закрыл окно. Казалось, в комнате сразу потемнело. В нее влетели тени и устроились по углам, затевая свои беззвучные беседы. Бутылка коньяка, принесенная Роландой, мерцала на столе огромным шлифованным топазом. Равич постоял еще минутку — и пошел вниз.