Три товарища и другие романы

— Я хочу отсюда прочь, — сказала она. — Ото всего. От гостиницы этой, от этого ночного клуба, от тамошних липких взглядов, прочь! — Она остановилась. — Равич, ну почему мы должны жить вот так? Неужели нельзя жить, как все люди живут, когда любят друг друга? Быть вместе, вместе проводить вечера, среди любимых вещей, в укромном уюте, а не тосковать целыми днями среди чемоданов в гостиничном номере, где все чужое?

Лицо Равича оставалось непроницаемым. Вот оно, подумалось ему, сейчас начнется. Рано или поздно этого надо было ожидать.

— Ты и вправду такими нас видишь, Жоан?

— Почему нет? Другие ведь живут! В тепле, в согласии, несколько комнат, дверь закрываешь — и вся суета, все тревоги позади, за порогом, а не лезут, как здесь, во все щели.

— Ты правда это видишь? — повторил Равич.

— Да.

— Небольшая милая квартирка, свой милый мещанский мирок? Милый мещанский покой на краю вулкана? Ты правда это видишь?

— Мог бы и иначе сказать, — с горечью проронила она. — Не с таким презрением. Когда любишь, совсем другие слова подбираешь.

— Разве в словах дело, Жоан? Ты правда все это видишь? И не видишь, что мы оба для этого не созданы?

Она опять остановилась.

— Почему? Я вполне.

Равич улыбнулся. В улыбке была нежность, ирония, но и грусть.

— Жоан, — произнес он, — ты тоже нет. Ты еще меньше, чем я. Но это не единственная причина. Есть и другая.

— Ну да, — проронила она с горечью. — Я знаю.

— Нет, Жоан. Этого ты не знаешь. Но я тебе сейчас скажу. Так будет лучше. Чтобы ты больше не думала о том, о чем сейчас думаешь.

Она все еще стояла перед ним.

— Отделаемся от этого поскорей, — сказал он. — Только потом ты уж меня особо не донимай.

Она не ответила. Стояла с пустым лицом. Точно с таким же, какое он видел прежде, в первые дни. Он взял ее руки в свои.

— Я проживаю во Франции нелегально, — сказал он. — У меня нет документов. Это и есть главная причина. Не могу я снять квартиру, нигде и никакую. И жениться не могу, если полюблю кого-то. Для всего этого мне нужны паспорт и виза. У меня их нет. Я и работать не имею права. Только по-черному. И никогда не смогу жить иначе, чем сейчас.

Она смотрела на него во все глаза.

— Это правда?

Он передернул плечами.

— Еще сколько-то тысяч людей живут так же. И ты наверняка об этом знаешь. Всякий знает. Так вот, я — один из них. — Он улыбнулся и выпустил ее руки. — Человек без будущего, как называет это Морозов.

— Да… но…

— Мне-то еще грех жаловаться. У меня работа есть. Работаю, живу, у меня есть ты — что там какие-то мелкие неудобства?

— А полиция?

— Полиция не слишком нами интересуется. Если случайно поймают — выдворят, вот и все. Но это маловероятно. А теперь иди звони в свой ночной клуб, скажи, что сегодня не придешь. Высвободим этот вечер для себя. Целиком. Скажись больной. Если им нужна справка, я тебе у Вебера выпишу.

Она никуда не пошла.

— Выдворят? — повторила она, казалось, только сейчас начиная осознавать смысл этого слова. — Выдворят? Из Франции? И тогда тебя здесь не будет?

— Ненадолго.

Похоже, она его не слышала.

— Не будет? — повторила она. — Не будет! А что же мне тогда делать?

— Вот именно. — Равич улыбнулся ей. — Что тебе тогда делать?

Уронив руки на колени, она сидела как неживая.

— Жоан, — попытался успокоить ее Равич, — я уже два года здесь, и пока что ничего не случилось.

Все то же отрешенное лицо.

— А если случится?

— Тогда я вскоре вернусь. Через неделю-другую. Все равно что побуду в отъезде, вот и все. А теперь звони в «Шехерезаду».

Она нерешительно поднялась.

— Что мне сказать?

— Что у тебя бронхит. Постарайся сипеть.

Она подошла к телефону. Но тут же прибежала обратно.

— Равич!

Он ласково высвободился из ее рук.

— Брось, — сказал он. — Забыли. Может, это даже благо. Не позволит нам жить на проценты от былой страсти. Сохранит любовь в чистоте — у нас она пламя, а не кухонная плита для семейной солянки. А теперь иди и звони.

Она сняла трубку. Он прислушивался к разговору. Поначалу она не могла сосредоточиться, то и дело поглядывая в его сторону, словно его вот-вот арестуют. Но мало-помалу пришла в себя и начала врать довольно легко и натурально. Привирая даже больше, чем требовалось. Лицо ее оживилось, на нем уже отражались боли в груди, весьма красноречиво ею описываемые. Голос зазвучал слабо и утомленно, с каждым словом она сипела все больше, а в конце разговора уже кашляла. Больше на Равича не смотрела, только прямо перед собой, полностью сжившись со своей ролью. Он наблюдал за ней молча, потом отхлебнул приличный глоток кальвадоса. Никаких комплексов, подумал он. Зеркало. Отражает замечательно. Не удерживает ничего.

Жоан положила трубку и поправила прическу.

— Они всему поверили.

— Ты была великолепна.

— Сказали: лежите и не вставайте. И если завтра не полегчает, ради бога, оставайтесь дома.

— Вот видишь. И насчет завтра все улажено.

— Да, — уронила она, мгновенно помрачнев. — Если так посмотреть… — Потом подошла к нему. — Ты напугал меня, Равич. Скажи, что это все неправда. Ведь ты многие вещи говоришь просто так. Скажи, что это неправда. Не так, как ты рассказал.

— Это неправда.

Она положила голову ему на плечо.