Три товарища и другие романы

Был и еще один подобный павильон. Но его владелец вовремя учуял опасность и при нашем приближении павильон закрыл. Кузнец хотел было затеять свару, он знал, что здесь в качестве призов разыгрывались бутылки пива. Но мы отказались от этой идеи: у хозяина аттракциона была только одна рука.

В сопровождении целой толпы мы добрались до «кадиллака».

— Что будем делать? — спросил Ленц, почесывая затылок. — Привяжем коляску к машине?

— Давай, — согласился я. — Но тебе придется сесть в нее и править, чтобы она не перевернулась.

Патриция Хольман запротестовала. Она боялась, что Ленц и впрямь отколет такой номер.

— Что ж, — сказал Готфрид, — тогда придется рассортировать добычу. Обоих мишек вы непременно должны взять себе. Пластинки тоже. А как насчет сковородки?

— В таком случае она перейдет во владение мастерской, — заявил Готфрид. — Забери ее, Робби, как старый специалист по яичницам. А кофейный сервиз?

Патриция кивнула в сторону Лины. Повариха покраснела. Готфрид вручил ей, будто приз, кофейные причиндалы. Потом он извлек из коляски керамический тазик.

— А эту посудину кому? Господину соседу, не так ли? В твоем деле эта штуковина пригодится. Как и будильник. Кузнецы спят, как медведи.

Я протянул Готфриду цветочную вазу. Он и ее вручил Лине. Она, заикаясь, стала отказываться. Она не сводила глаз с кающейся Магдалины. Она полагала, что если ваза достанется ей, то картина — кузнецу.

— Обожаю искусство, — выдохнула она, от волнения и алчности обкусывая ногти на своих красных пальцах.

— Милостивая сударыня, — с наивозможной галантностью обратился Ленц к Патриции Хольман, — что вы на это скажете?

Патриция Хольман взяла картину и отдала ее поварихе.

— Вещь действительно очень красивая, Лина, — с улыбкой сказала она.

— Повесь над кроватью и услаждай свое сердце, — добавил Ленц.

Лина обеими руками схватила картину. Глаза ее увлажнились; от переизбытка благодарности ее поразила икота.

— А теперь ты, — задумчиво, с чувством произнес Ленц, обращаясь к детской коляске. Глаза Лины, осчастливленной, казалось бы, Магдалиной, вновь загорелись жадностью. Кузнец заметил, что, мол, никому не дано знать, когда ему понадобится такая штука, и так расхохотался своему замечанию, что даже выронил бутылку с вином.

Но Ленц шутку не поддержал.

— Постойте-ка, я тут кое-что вспомнил, — сказал он и исчез. Через несколько минут он прибежал за коляской и куда-то ее укатил. — Все в ажуре! — бросил он нам, вернувшись.

Мы сели в «кадиллак».

— Ну, это просто как Рождество! — воскликнула счастливым голосом Лина и, освободив от обильных подарков свою красную лапу, протянула ее нам на прощание.

Кузнец еще успел отозвать нас в сторонку.

— Значит, так, ребята, — сказал он, — если вам понадобится кого-нибудь вздуть, то я живу по Лейбницштрассе, шестнадцать, задний двор, второй этаж, левая дверь. А если их будет несколько, то я прихвачу с собой товарищей по кузнечному молоту.

— Заметано! — дружно ответили мы и уехали.

Когда мы немного отъехали и свернули за угол, Готфрид указал нам на окно машины. Мы увидели нашу коляску, а в ней настоящего младенца. Коляску осматривала бледная женщина, еще явно не оправившаяся от потрясения.

— Неплохо, а? — воскликнул Готфрид.

— Отдайте ей и мишек! — сказала Патриция Хольман. — Уж все вместе!

— Одного, может быть? — сказал Ленц. — А второго оставьте себе.

— Нет-нет, обоих!

— Ладно. — Ленц выскочил из машины, сунул обе плюшевые игрушки женщине в руки и, не дав ей опомниться, пустился наутек так, будто его преследовали. — Ну вот, — сказал он, запыхавшись, — теперь меня просто мутит от моего благородства. Высадите меня около «Интернационаля». Я обязан пропустить рюмочку коньяка.

Он вылез из машины, а я отвез Патрицию Хольман домой. Все было иначе, чем в прошлый раз. Она стояла в дверях и в колеблющихся отсветах фонаря была очень красива. Как мне хотелось пойти с ней!

— Спокойной ночи, — сказал я, — и приятных сновидений.

— Спокойной ночи.

Я смотрел ей вслед, пока не погас свет на лестнице. Потом сел в «кадиллак» и уехал. Чувствовал я себя странно. Вовсе не так, как бывало, когда влюбленный провожал домой девушку. Теперь было куда больше нежности в этом чувстве, нежности и желания отдаться чему-то полностью. Отдаться, забыться…

Я поехал к Ленцу в «Интернациональ». Там было почти пусто. В одном углу сидела Фрицци со своим дружком Алоисом. Они о чем-то спорили. Готфрид устроился с Мими и Валли на диване у стойки. Он был мил и любезен с обеими, даже с этой несчастной старенькой Мими.

Девицы вскоре ушли. Им было пора на дело, теперь наступало самое время. Мими кряхтела и вздыхала, сетуя на больные вены. Я подсел к Готфриду.

— Ну, поливай, не церемонься, — сказал я.

— Зачем же, детка? — возразил он, к моему удивлению. — Ты все делаешь правильно.

Мне уже стало легче оттого, что он так просто ко всему отнесся.

— Мог бы и раньше намекнуть, — сказал я.

— Чепуха! — отмахнулся он.

Я заказал себе ром.

— А знаешь, — сказал я, — я ведь даже понятия не имею, кто она, чем занимается. И в каких отношениях с Биндингом. Он-то, кстати, не говорил тебе тогда ничего?

Он посмотрел на меня: