Три товарища и другие романы

— Когда я тебя увидела, Равич, — сказала Жоан, — это все было так неожиданно, я вообще ничего не соображала. Ну совсем ничего. А когда ты ушел… я решила: все, больше я тебя не увижу. Но я не сразу так подумала. Сперва ждала, вдруг ты еще вернешься в «Клош д’Ор». Мне казалось, ты обязательно вернешься. Почему ты не пришел?

— А зачем?

— Я бы ушла с тобой.

Он знал, что это неправда. Но и об этом не хотелось думать. Почему-то вдруг захотелось вообще ни о чем не думать. Вот уж не предполагал, что одного ее прихода ему будет достаточно. Он понятия не имел, чего ради она пришла и чего на самом деле хочет, — но странным, каким-то глубоко успокоительным образом ему одного этого уже было достаточно. «Да что же это? — проносилось у него в голове. — Неужели уже оно? По ту сторону всякого самоконтроля? Где вступают в свои права мрак, неистовый зов крови, буйство фантазии и неведомые угрозы?»

— Я подумала, ты решил меня бросить, — сказала Жоан. — А ты и решил! Скажи честно!

Равич не ответил.

Она все еще смотрела на него.

— Я знала! Знала! — исступленно повторила она.

— Налей-ка мне еще кальвадоса.

— А это кальвадос?

— Да. Что, не признала?

— Нет. — Она налила. И, наливая, как бы невзначай положила руку ему на грудь. Его словно током ударило. Она тем временем взяла свою рюмку и пригубила. — Да, и правда кальвадос. — И снова устремила на него глаза. — Хорошо, что я пришла. Я знала. Хорошо, что я пришла.

Стало еще светлее. Уже потихоньку поскрипывали оконные ставни. Утренний ветерок.

— Ведь хорошо, что я пришла? — спросила она.

— Не знаю, Жоан.

Она склонилась над ним.

— Знаешь. Должен знать.

Лицо ее было так близко, что волосы ласкали ему плечи. Он смотрел в это лицо. Он созерцал этот пейзаж, столь же родной, сколь и чуждый, всегда один и тот же — и всегда разный. Сейчас он заметил, что кожа на лбу слегка шелушится от загара; заметил, что накрасилась она в спешке, на верхней губе помада легла с крошками, — он все это разглядел в лице, склонившемся сейчас над ним столь низко, что весь прочий мир, казалось, перестал существовать, — он все это видел и в то же время прекрасно осознавал, что лишь его собственное воображение, всем подсмотренным подробностям вопреки, сообщает этому лицу загадочность непостижимой тайны; осознавал, что бывают лица красивее, умнее, чище этого, — но знал и вот что: на всем белом свете не найти другого лица, которое обладало бы над ним столь же необоримой властью. И властью этой наделил его только он сам.

— Пожалуй, знаю, — ответил он. — Наверно, хорошо. А уж так или этак — там видно будет.

— Я бы не вынесла, Равич.

— Что?

— Если бы ты ушел. Насовсем ушел.

— Но ты же сама только что говорила: думала, что я больше не вернусь.

— Это не одно и то же. Окажись ты в другой стране — это было бы уже другое. Мы были бы в разлуке. Я могла бы к тебе приехать. Но здесь, живя в одном городе… неужели не понимаешь?

— Наверно, понимаю.

Она выпрямилась и откинула назад волосы.

— Ты не можешь оставить меня одну. Ты за меня в ответе.

— А ты разве одна?

— Ты за меня в ответе, — повторила она с улыбкой.

В эту секунду он ее ненавидел — и за улыбку эту, и за эти слова.

— Не говори ерунды, Жоан.

— Нет-нет. Это правда так. С того самого первого раза… Если бы не ты…

— Отлично. Тогда я в ответе и за оккупацию Чехословакии. А теперь хватит об этом. Светает уже. Тебе скоро уходить.

— Что? — Она уставилась на него во все глаза. — Ты не хочешь, чтобы я осталась?

— Нет.

— Ах так, — произнесла она тихо и с неожиданной злостью. — Вот, значит, как! Ты меня больше не любишь!

— Господи боже, — вздохнул Равич. — Только этого мне недоставало. С какими идиотами ты общалась все это время?

— Вовсе они не идиоты. А что мне было делать? Торчать в гостинице «Милан», на стены таращиться и с ума сходить?

Равич снова привстал на локтях.

— Вот только не надо подробностей, — сказал он. — Я вовсе не жажду выслушивать признания. Просто хотелось немного приподнять уровень разговора.

Она смотрела на него неотрывно. Рот приоткрыт, глаза пустые. Лицо пустое.

— Почему ты вечно ко мне придираешься? Другие вот не придираются. А тебе вечно надо все усложнять.

— И то правда. — Равич отхлебнул кальвадоса и снова лег.

— Конечно, правда, — не отступила она. — С тобой вообще не поймешь, куда ты клонишь. Вот и скажешь ненароком совсем не то, что хотелось. А ты рад попользоваться.