Три товарища и другие романы

— В вонючий пальмовый зал? Или к себе в конуру?

Морозов выпустил наконец Равича из своих могучих лап и поспешил подозвать такси для вышедшей пары. Равич подождал, пока он вернется.

— А ты разумней, чем я предполагал, — похвалил Морозов. — Иначе уже проскочил бы.

И он чуть сдвинул на затылок форменную фуражку с золотыми галунами. Но прежде чем он успел еще что-то добавить, в дверях показался изрядно подвыпивший молодой человек в белом смокинге.

— Господин полковник! Мне только гоночную!

Морозов подозвал следующее по очереди такси и препроводил к нему пошатывающегося шутника.

— Вы не смеетесь, — сокрушался тот. — Насчет полковника шутка ведь недурна, разве нет?

— Отличная шутка. А насчет гоночной, пожалуй, даже еще лучше.

— Я передумал, — сказал Морозов, возвратившись на место. — Заходи. Наплюй на все. Я бы тоже так поступил. Когда-то это все равно должно случиться. Так почему не сейчас? Покончи с этим, так или эдак. Мальчишество, конечно, зато верный признак, что ты еще не старик.

— Я тоже передумал. Схожу лучше куда-нибудь еще.

Морозов смотрел на Равича с неприкрытым и веселым любопытством.

— Прекрасно, — заметил он наконец. — Тогда этак через полчасика снова увидимся.

— А если нет?

— Ну, значит, через часок.

Два часа спустя Равич все еще сидел в «Клош д’Ор». В кафе было еще почти пусто. Внизу у длинной барной стойки, как попугаи на насесте, о чем-то болтали шлюхи. Тут же околачивались торговцы кокаином, поджидали туристов. Наверху за столиками несколько пар лакомились луковым супом. На банкетке в углу прямо напротив Равича, попивая шерри-бренди, о чем-то перешептывались две лесбиянки. У той, что в костюме мужского покроя, с галстуком, в глазу торчал монокль; вторая, рыженькая пышечка, была в вечернем платье с блестками и глубоким декольте.

«Идиотство, — думал Равич. — Какого черта я не пошел в „Шехерезаду“? Чего испугался? От кого сбежал? Да, растрава в душе только усилилась, я знаю. За три месяца ничего не надломилось, наоборот, только окрепло. И нечего себя обманывать. Это чувство — едва ли не единственное, что поддерживало меня, пока я шастал по закоулкам, прятался по чердакам и каморкам, изводился от одиночества бесприютными, дождливыми, беззвездными ночами. Разлука только все распалила — куда сильнее, чем смогла бы сама зазноба, а теперь вот…»

Сдавленный крик прервал его невеселые раздумья. Он и не заметил, как в зал вошли несколько женщин. Одна из них, смуглая, почти как мулатка, явно сильно подвыпившая, лихо сдвинув на затылок шляпу с цветами, со звоном отбросила на пол обычный столовый нож и направилась вниз по лестнице. Никто не пытался ее задержать. Правда, навстречу по лестнице уже спешил официант. Но подруга мулатки преградила ему дорогу.

— Все в порядке, — заверила она. — Ничего не случилось.

Официант пожал плечами и пошел назад. Равич между тем наблюдал, как рыжеволосая в углу медленно встала. Подруга мулатки, та, что не пропустила официанта, тем временем поспешила по лестнице вниз, к бару. Рыжая стояла молча, прижав руку к пышной груди. Потом осторожно раздвинула два пальца и опустила глаза. На платье теперь виднелся небольшой, в несколько сантиметров, разрез, а под ним — открытая рана. Кожи вообще было не видно, как будто рана зияет прямо в поблескивающем, ирисовом вечернем платье. В ужасе, не веря своим глазам, рыжая смотрела на этот разрез.

Равич непроизвольно дернулся. Но, опомнившись, заставил себя усидеть на месте. Хватит с него и одного выдворения. Он видел: та, что с моноклем, с силой пихнула рыжую обратно на банкетку. А из бара с рюмкой водки в руке уже бежала вторая, та, что не пускала официанта. Та, что в галстуке, зажала рыжей рот и резко отвела ее руку от груди. Вторая выплеснула водку прямо в рану. Дезинфекция подручными средствами, успел подумать Равич. Рыжая стонала, дергалась, но подруга держала ее железной хваткой. Еще две подоспевшие женщины загородили их столик от прочих гостей. Все было проделано весьма умело и быстро. Еще через минуту, словно по мановению волшебной палочки, в зал ввалилась шумная и пестрая ватага лесбиянок и гомосексуалистов. Они обступили столик в углу, поставили рыжеволосую на ноги и, поддерживая, под прикрытием шумящих, болтающих, хохочущих товарок и товарищей как ни в чем не бывало вывели из кафе. Большинство гостей вообще почти ничего не заметили.

— Не слабо, да? — спросил кто-то у Равича за спиной. Это оказался официант.

Равич кивнул.

— А в чем дело-то вообще?

— Да ревность. Эти извращенцы та еще публика.

— Но остальные-то откуда так быстро набежали? Прямо телепатия какая-то.

— Они все чуют, месье, — сухо заметил официант.

— Наверно, все-таки кто-то позвонил. Но все равно — реакция мгновенная.

— Говорю вам, они чуют. И все одна шайка. Друг на друга никто никогда не заявит. Только никакой полиции — это первое, что они вам скажут. Сами промеж собой разбираются. — Официант взял со стола пустую рюмку. — Вам повторить? Что вы пили?

— Кальвадос.

— Хорошо. Еще один кальвадос.