Три товарища и другие романы

— Мне тоже. Я только хотел продемонстрировать тебе зыбкость времени, когда оно становится прошлым. Оно и лечит, и калечит, и выжигает душу. В нашем лейб-гвардии Преображенском полку был такой старший лейтенант Бильский; судьба разлучила нас в Москве в августе семнадцатого. А мы были большие друзья. Он уходил на север, через Финляндию. А мне пришлось через Маньчжурию и Японию выбираться. Когда через восемь лет мы свиделись снова, я был уверен, что в последний раз видел его в девятнадцатом году в Харбине, а он был свято убежден, что мы встречались в двадцать первом в Хельсинки. Расхождение в два года — и в десяток тысяч километров. — Морозов взял графин и разлил вино по бокалам. — А тебя, как видишь, тут все еще узнают. Это должно сообщать хоть что-то вроде чувства родины, а?

Равич глотнул вина. Оно было прохладное и легкое на вкус.

— Меня за это время однажды аж до самой немецкой границы занесло, — сказал он. — Просто рукой подать, в Базеле. Там одна сторона дороги еще швейцарская, а другая уже немецкая. Я стоял на швейцарской стороне, ел вишни. А косточки на немецкую сторону поплевывал.

— И ты почувствовал близость родины?

— Нет. Никогда я не был от нее дальше, чем там.

Морозов усмехнулся:

— Что ж, можно понять. А как вообще все прошло?

— Как всегда. Только труднее, вот и вся разница. Они теперь границы строже охраняют. Один раз в Швейцарии меня сцапали, другой раз во Франции.

— Почему от тебя не было никаких вестей?

— Так я же не знал, что полиция про меня разнюхала. У них иной раз бывают приступы розыскного усердия. На всякий случай лучше никого не подставлять. В конце концов, алиби у всех нас отнюдь не безупречные. Старая солдатская мудрость: заляг и не высовывайся. Или ты чего-то другого ожидал?

— Я-то нет.

Равич пристально на него глянул.

— Письма, — сказал он наконец. — Что толку в письмах? Какой от них прок?

— Никакого.

Равич выудил из кармана пачку сигарет.

— Странно, как все это бывает, когда тебя долго нет.

— Не обольщайся, — усмехнулся Морозов.

— Да я и не обольщаюсь.

— Уезжать хорошо. Возвращаться — совсем другое дело. Все снова-здорово.

— Может, и так. А может, и нет.

— Что-то больно смутно ты стал изъясняться. Впрочем, может, оно и к лучшему. Не сыграть ли нам партию в шахматишки? Профессор-то умер. Единственный, можно считать, достойный противник. А Леви в Бразилию подался. Место официанта получил. Жизнь нынче страшно быстро бежит. Ни к чему привыкать нельзя.

— Это уж точно.

Морозов вскинул на Равича пристальный взгляд.

— Я не это имел в виду.

— И я не это. Но, может, сбежим из этого пальмового склепа? Три месяца не был, а воняет, как будто и не уезжал, — стряпней, пылью и страхом. Когда тебе заступать?

— Сегодня вообще никогда. Сегодня у меня свободный вечер.

— Ну и правильно. — Равич мельком улыбнулся. — Вечер большого стиля, больших бокалов и огромной матушки России.

— Ты со мной?

— Нет. Не сегодня. Устал. Последние ночи почти не спал. А если и спал, то не слишком спокойно. Просто выйдем на часок, посидим где-нибудь. А то я совсем отвык.

— Опять «Вувре»? — недоумевал Морозов. Они сидели на улице перед кафе «Колизей». — Что это вдруг, старина? Дело к вечеру. Самое время для водки.

— Вообще-то да. И тем не менее «Вувре». На сегодня мне этого достаточно.

— Да что с тобой? Может, хотя бы коньяку?

Равич помотал головой.

— Когда приезжаешь куда-то, братец, в первый же вечер просто положено напиться в стельку. Натрезво глядеть в лицо мрачным теням прошлого — это же совершенно бессмысленный героизм.

— А я и не гляжу, Борис. Я просто втихомолку радуюсь жизни.

Видно было, что Морозов ему не верит. Равич не стал его переубеждать. Он сидел за крайним столиком, что ближе всего к улице, попивал винцо и наблюдал ежевечерний поток фланирующих прохожих. Покуда он был вдалеке от Парижа, все представлялось ему донельзя отчетливым и ясным. Но теперь туманная пестрота и мгновенная сменяемость впечатлений приятно кружили ему голову — он словно стремительно спустился с гор в долину, и все шумы доходили до него как сквозь вату.

— До гостиницы куда-нибудь заходил?

— Нет.

— Вебер пару раз о тебе справлялся.

— Я ему позвоню.

— Не нравишься ты мне. Расскажи, в чем дело?

— Да в общем-то ни в чем. В Женеве границу охраняют теперь очень строго. Попробовал сперва там, потом в Базеле. Тоже тяжело. В конце концов все-таки перебрался. Но простыл. Провел целую ночь в чистом поле под дождем и снегом. Что тут поделаешь? В итоге воспаление легких. В Бельфоре знакомый врач определил меня в больницу. Как-то исхитрился оформить и прием, и выписку. Потом еще десять дней у себя дома держал. Надо еще деньги ему отослать.

— Но сейчас-то ты хоть в порядке?

— Более или менее.

— Водку не пьешь из-за этого?

Равич улыбнулся:

— Слушай, чего бродить вокруг да около? Я устал немного, надо сперва попривыкнуть. Вот и вся правда. Даже странно, сколько всяких мыслей успеваешь передумать, пока ты в пути. И до чего их мало по приезде.

Морозов только отмахнулся.